Талискер

Миноса знала, что делала. Утром их обнаружили до того, как они проснулись, и родители объявили о помолвке еще до полудня. Принц был поражен ее хитростью, но Миноса знала, чего хочет, и добивалась своего. Он хорошо помнил, как она одарила других девушек деревни ослепительной улыбкой, когда те пришли ее поздравлять. Потом повернулась к нареченному, сияя, как солнце, и темные предчувствия оставили его душу.

Макпьялута был счастлив еще три чудесных года — а потом убил ее собственными руками, застав в объятиях другого. Она не раскаялась перед смертью и до последнего дыхания проклинала своего мужа. В последний момент она потянулась к телу любовника, лежащего мертвым рядом с ней, и с ненавистью посмотрела на убийцу. Сказать честно, раскаяние не спасло бы ее, но могло сохранить жизни тех несчастных женщин которых Макпьялута убил с тех пор.

Он перевел взгляд с костра на звезды. Обман, нечестность — им не место среди сидов. Его не покарали за убийство Миносы и ее любовника, и пламя любви, горевшее в его сердце три года, сменил холодный и яростный огонь праведного гнева. Изменяющие мужу не имеют права жить, делить землю и небо с праведными и добрыми. Миноса так и не познала полета, не смогла обернуться орлом — она умерла, не дожив до двадцати лет. С тех пор Макпьялута жестоко расправлялся с ей подобными и вплетал их перья себе в волосы. Некоторые уважали его, другие боялись. Он понимал, что его никто не полюбит, но какая разница теперь, когда он увидел Талискера, человека, который должен принести Бразнаир сидам? Судьба рода оказалась в его руках.

Талискер чувствовал себя никому не нужным. День прошел под знаком суеты и паники, хотя впереди воинов ожидала битва. После речи тана он отыскал Уну, которая помогала тетушке и кузинам готовиться к бегству.

— Ты должна идти с ними, — попытался он убедить девушку. — Будет жуткое кровопролитие.

— Нет, — покачала головой Уна. — Здесь пригодится мое искусство целителя.

— Ты храбрая женщина, — проговорил Талискер.

— Не храбрее простых воинов. И боюсь больше, поскольку знаю, что нас ждет.

Он подошел к ней, желая обнять, но она оттолкнула его.

— Тебе что, заняться нечем?

— Уна…

Она посмотрела на него уже спокойнее.

— Уйди, Дункан. Просто уйди. Встретимся позже.

Талискер поцеловал ее руку.

— Непременно.

Теперь, глядя на темнеющее вечернее небо, он не был так уверен в себе. Талискер считал себя трусом — в тюрьме он сумел добиться определенного уважения и мог постоять за себя, когда надо, чему свидетельство — тонкий белый шрам от левого уха до скулы, но никогда не лез на рожон. Только защищался. Его передергивало при воспоминании о смерти Даррага, как голова, отсеченная мечом Малки, покатилась по земле. Мгновение назад молодой воин был жив — дышал, думал, говорил, — и р-раз — на земле лежит окровавленный труп.

Ветер крепчал. Флаг с гербом Фергуса хлопал, как парус. На той стороне озера сквозь сумрак виднелись черные собаки, и кто знал, что кроется за стеной деревьев?

— Талискер…

Он обернулся. По лестнице поднимался Чаплин, держа в руках два дымящихся кубка.

— Малки попросил отнести тебе горячего меда. Тан распорядился налить каждому воину.

Талискер принял кубок. Казалось, Чаплин хочет что-то сказать, но не решается.

— Спасибо, Алессандро.

— Не за что.

— Слушай, завтра мы можем умереть. Почему бы не забыть про знаменитого инспектора Чаплина, поймавшего ужасного преступника? — спокойно спросил Талискер. — В конце концов, здесь я вне твоей юрисдикции.

— Неужели ты думал, что меня волнует дурацкое повышение по службе? Я исполнял свой долг. Упрятал тебя за решетку. Ты вышел всего неделю назад, и снова начались убийства.

— Но то было в Эдинбурге.

— Не важно, — отрезал Чаплин.

— Значит, ты видишь во мне только убийцу?

— А больше и видеть нечего. — Алессандро сделал хороший глоток из кубка.

— Оглянись вокруг, ради всего святого! — воскликнул Талискер. — Завтра мы все будем трупами или убийцами.

— Эти твари… не в счет. Считаются только люди. Так что… береги спину.

Пламя факелов плясало на порывистом ветру и так громко шипело, что сначала Дункан решил, что ослышался.

— Что? Что ты сказал? Вернись, ублю…

Чаплин остановился перед Талискером и заговорил. От него пахло медом.

— Хочешь услышать, что я о тебе думаю? Полезно поразмыслить об этом в ночь перед битвой!.. Я не могу глядеть на тебя, не вспоминая Диану. Глупо, правда? Поэтому я тебя и ненавижу. Остальное ерунда. На других жертв мне наплевать — я их не знал. Не с лучшей стороны меня показывает, верно? — Он отступил на шаг, удивленный вырвавшимся признанием, и слегка покачнулся. — Диана… Она была моей… — Чаплин попытался отхлебнуть из кубка, но тот уже опустел.

— Алессандро, — тихо проговорил Талискер. — Я не убивал Диану. Она погибла в автокатастрофе.

Лицо Чаплина исказила гримаса ярости.

— А вот и убил — может, не своими руками, как остальных девушек, но убийца все равно ты. — Он попятился к лестнице. — Порой мне смотреть на тебя тошно… и плевать, что говорит Малки, ты все равно виновен в тех смертях.

— Нет. Чаплин, давай оставим эти глупости.

Чаплин задумался.

— Не могу, — сказал он наконец. Талискер заглянул в свой кубок.

— Ты пытался убить меня… Намерен продолжить в том же духе?

— Пока не знаю.

— Будешь и дальше носить пальто наизнанку? Все равно ты похож на полицейского.

Зарядил мелкий дождь, и факелы шипели. Когда Талискер снова поднял взгляд, он увидел, что Чаплин ушел. Еще раз взглянув на озеро, Дункан допил свой почти остывший мед. Вообще-то ненависть Алессандро должна была оставлять его безучастным, но она воплощала все самое ужасное и унизительное в прежней жизни. И полицейский принес ее с собой в Сутру…

— Кира, любовь моя, ты меня слышишь?

Дочь тана ждала его в тиши между сном и явью, между жизнью и смертью. Сквозь тьму окружавшей ее пустоты доносились голоса мертвых, горестные вопли и детский смех.

— Кира?

На сей раз голос был куда ближе.

— Корвус? — прошептала девушка ледяными губами. — Это ты? Ты мне нужен. Пожалуйста, приди.

Снова настала почти непереносимая тишина. Она хотела бежать, но не могла двинуться с места.

— Пожалуйста, помоги мне…

— Я бы рад, но не в силах.

— Почему?

— Ты должна впустить меня. Я должен оказаться рядом с тобой — физически.

— Там, в свете?

— Да.

— А ты не причинишь мне боль?

— Ни за что, любовь моя. Я просто тебя испытывал. Посмотри сама.

Кира открыла глаза и увидела, что цела и невредима. Она поднялась и закружилась в танце. Тонкая полотняная ночная рубашка раздувалась, как парус. Тепло коснулось пальчиков ее ног и медленно поднялось к животу. Вспомнив семя, покоящееся там, она провела по животу руками и рассмеялась.