Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история

Иногда, сидя в номере, он часами разглядывал найденную в письме фотографию. И чем дольше он на нее смотрел, тем очевиднее ему казалось сходство с отцом. В первый раз он уловил сходство только в дерзости взгляда. Да, и он смотрел со своих молодых фотографий с такой дерзостью, с таким вызовом, словно готов был вызвать на поединок весь мир. Но, вглядываясь в лицо отца, он находил все новые и новые детали, которые напоминали ему его самого с фотографий его давно минувших лет… Мустафа Гази снова переводил взгляд к зеркалу, и что-то словно обрывалось в его душе. Его глаза были полны скорби, будто он только что вернулся с похорон и еще не отряхнул ботинки от кладбищенской пыли. Скорбь и мука одиночества пригасили блеск его глаз, и глубокие морщины затягивали их черной паутиной. Дело, которому он посвятил всю свою жизнь, оказалось направленным против него самого. Он думал о том, что если бы ход истории сложился немного иначе и если бы вдруг ему довелось исполнить свою мечту и пройтись по Армении в авангарде танковой колонны — сколько же соплеменников, братьев и сестер, погубил бы он, обагрив свои руки их кровью! А ведь та мечта долго не давала ему покоя! Что же получается? Родину своих предков он видел только на военных топографических картах, сладострастно вычерчивая маршруты танковых бросков!

Однажды, бродя по соседнему кварталу, он наткнулся на библиотеку. Постояв с полчаса на другой стороне улицы и понаблюдав, как снуют туда-сюда молодые люди со стопками книг, он все же решился и сам направился к высоким резным дверям.

Молодая азиатка улыбнулась ему из-за стойки.

— Я вижу, к вам заходят одни студенты, — поздоровавшись, сказал Мустафа. — Возможно, для такого старика, как я, у вас ничего не найдется?

— Уверена, что найдется. Загляните в читальный зал, там сидят столетние дамы. Они перелистывают газеты своей молодости, и, знаете, месье, я им завидую.

— У вас хранятся столь древние газеты?

— Естественно, копии. Но сделаны очень добросовестно. Что вас интересует?

— Историческая литература.

— Без сомнения, вы найдете все, что вам нужно.

Она любезно помогла ему заполнить формуляр, после чего подвела к столику с компьютером, чтобы он смог сделать заказ.

Мустафа до сих пор испытывал робость при виде монитора и клавиатуры. А тут еще клавиши оказались полустертыми, и он почти не различал на них букв. Увидев, что посетитель пришел в замешательство, девушка сама подсела к компьютеру и спросила:

— Что будем искать? Определенную книгу? Автора? Или тему?

Он откашлялся и с трудом произнес:

— Геноцид… Армянский геноцид.

Кошмарные слова были произнесены — и ничего не случилось. Мир не рухнул и даже земля под ногами не задрожала.

— Как пишется «геноцид»? — сама себя спросила девушка-азиатка, молниеносно пробежав пальцами по клавиатуре, даже не глянув на нее. — Ага, вот так! Вам придется подождать, месье, эти книги хранятся в особом фонде, но я принесу их минут через десять.

В ожидании заказа Мустафа Гази прошелся по холлу и остановился, изучая стенд с книжными новинками. Даже не читая названий, по одной обложке можно было понять, что все они относились к разряду женских романов: цветы, томные красотки, розовые и сиреневые вычурные буквы… Справедливости ради нужно сказать, что рядом с ними нашли себе место и пара-тройка современных детективов. Не успел Мустафа удивиться тому, зачем нужна такого рода литература в библиотеке, когда ее и так полно даже в табачных лавках и продуктовых супермаркетах, как подошедшая к нему девушка принесла несколько заказанных им книг.

Поблагодарив ее, он прошел в читальный зал, занял там свободный столик и, включив настольную лампу, положил перед собой одну из книг. Раскрыв ее, он углубился в чтение — и не поднимал головы, пока та же сотрудница не сказала ему о том, что библиотека уже закрывается. Попросив ее отложить эти книги ему на завтра, он попрощался и вернулся в отель.

Наутро, наспех позавтракав, Мустафа вновь пришел в библиотеку и, получив вчерашние книги, продолжил чтение, пока она не закрылась. С тяжелым сердцем вышел он оттуда. Придя в отель, он лег, не раздеваясь, на постель и, заложив руки за голову, пролежал так всю ночь напролет и весь последующий день. Все то, что он узнал за эти дни, не укладывалось в его голове, ибо никак не сочеталось с тем, что он знал, с чем жил и во что верил.

Любая человеческая деятельность опирается на какие-то незыблемые, очевидные знания. Пастух знает, что скот должен питаться травой, а не камнями. Строитель знает, что камни скрепляются цементным раствором, а не травой. Ученый в своих построениях опирается на аксиомы, и точно такой же незыблемой аксиомой для «Серых волков» было то, что турецкий народ страдает из-за враждебных происков армян и прочих гяуров.

Мустафа Гази, как и все турки, был абсолютно убежден, что неблагодарные армяне во время войны встали на сторону врага, чтобы, урвав кусок от его родины, построить свою Армению. Что их бандитские отряды стреляли в спину турецкой армии и вырезали мирные турецкие деревни. Что из-за этого власти были вынуждены депортировать предательский народ из прифронтовой полосы и что во время депортации были какие-то жертвы. Проведя пару дней в читальном зале, он с удивлением узнал, что мнение нетурецких авторов не столь однозначно. Более того, многие из них, ссылаясь на исторические документы, утверждали, что не предательство армян предопределило жесткое к ним отношение, а жестокости, чинимые к ним, не оставили им выбора, предопределив их поддержку России и Антанты, а проведенная в этой связи депортация армян преследовала цель их полного физического истребления как народа. Да, были и те, кто, отрицая это, поддерживал турецкий подход в описании событий тех дней, но это лишь еще более запутывало его, усиливая зарождающиеся в нем противоречивые чувства, становившиеся питательной средой для зерна сомнения, заложенного в его душу найденным письмом матери.

Но что было самым удивительным — оказывается, геноцид был давным-давно признан и осужден самой же Турцией!

Строки из газет того времени снова и снова всплывали перед его глазами.

«Нельзя предстать перед человечеством и цивилизацией с теми, кто работал вместе с организаторами армянской резни…

Меджлис обязательно должен быть распущен, в противном случае гибель нации неизбежна».

«Сегодня существует ясная как солнце реальность, бедствие, несчастье, от которого невозможно отречься. Правительства Саида Халима и Талаата вынашивали в своих проклятых сердцах идею: под предлогом войны изгнать христиан, особенно армян, из одной провинции в другую, вплоть до арабской пустыни, и в ходе этой депортации зверски, с невиданными в средние и нынешние века, невообразимыми античеловеческими методами убивать не только мужчин и юношей, но грудных младенцев, женщин, стариков, чтобы вконец истребить, искоренить армянскую нацию…»

Был суд, он длился несколько месяцев. Младотурецким главарям было предъявлено два обвинения: вовлечение Турции в войну и истребление армянского народа. Это было официальным признанием чудовищного преступления, совершенного младотурками.

Трибунал приговорил руководство партии «Единение и прогресс» к смертной казни. Правда, заочно, потому что никого из них на суде не было — они бежали из разгромленной Османской империи. Однако приговор был приведен в исполнение армянами.

15 марта 1921 года в Берлине Согомон Тейлирян застрелил Талаат-пашу. 6 декабря того же года в Риме Аршавиром Ширакяном был убит Саид Халим-паша. В 1922 году Арам Ерканян и Аршавир Ширакян в Берлине застрелили Бехаэтдина Шакир-пашу и Джемаля Агмина. 25 июля 1922 года в Тифлисе был убит Джемаль-паша, а летом 1922 года Акоп Мелкумов и Георгий Атабеков в Средней Азии расстреляли Энвер-пашу. Остальные преступники были повешены Кемалем Ататюрком за заговор, который они организовали против него.

Некоторые из этих фактов были для Мустафы новыми, но большинство он знали раньше. Знал, но почему-то не придавал значения. И теперь вся картина тех давних событий представала перед ним совсем в другом свете.

Глава 8

Демир Гази овдовел десять лет назад, оставшись с тремя дочерьми на руках. В прошлом году он выдал замуж последнюю, самую младшую, и теперь имел полное право подумать и о собственном счастье. А счастье это было до сих пор абсолютно недоступно. Женщина, которую он хотел бы ввести в свой опустевший дом, жила в Карсе, на другом краю страны. Однако не дальность расстояний была главным препятствием. Сорокалетняя Медина была моложе его на двенадцать лет, но и это не могло бы помешать семейному счастью. Единственная причина, по которой они не могли соединиться, заключалась в том, что мать Медины, армянка, сказала: ее дочь сможет выйти замуж за тюрка только после того, как снимет траур, который наденет после ее смерти.

Неизвестно, где скрывалась ее принципиальность в национальном вопросе, когда она сама выходила замуж за турка, отца Медины. Зато любой житель Карса знал, что ее муж до женитьбы был неукротимым дебоширом, а за годы супружества превратился в классического подкаблучника. Старой ведьме было едва за шестьдесят, и Демиру пришлось бы ждать еще лет сорок…

Но неожиданное открытие, совершенное его отцом, позволило Демиру увидеть в беспросветном будущем робкий луч надежды.

Ему не пришлось долго искать повод, чтобы наведаться в Карс. Медина сама ему позвонила: