Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
Шрифт:
— Телефон? — Мустафа Гази повертел в руках блестящую игрушку, которой так и не научился пользоваться. — Спасибо, спасибо… Так вы говорите, он теперь работает?
Видимо, уловив неуверенность в его голосе, горничная снова протянула руку, и Мустафа отдал ей аппарат. Она же ловко нажала какие-то кнопки, от чего телефон вдруг ожил, заиграл огоньками, и на лицевой панели засветилось голубое окошко.
— О, месье! Оказывается, до вас кто-то упорно пытался дозвониться все это время! — воскликнула она. — Знаете, месье, моей маме восемьдесят три года, и я звоню ей каждый день. Если
— Не знаю. Мало ли кто мог мне звонить, — проворчал старик, скрывая неловкость.
— Здесь написано «Кадира».
Душу Мустафы словно обдало теплым потоком нежности.
— Это моя внучка. Не забыла старика, — улыбнувшись, сказал Мустафа и прижал телефон к уху, потому что в трубке раздался голосок Кадиры. Горничная заулыбалась, закивала, замахала руками и попятилась к выходу, стараясь ступать абсолютно бесшумно, и так же бесшумно закрыла за собой дверь.
— Дед, как ты нас всех напугал! — с укором заговорила внучка.
— У меня все хорошо, — сказал он. — Все в порядке. Как ты?
— У нас тоже все в порядке. Мама очень беспокоилась из-за тебя, просто места себе не находила, даже хотела лететь в Париж…
— Это еще зачем? — недовольно спросил он.
— Тебя искать! Только ты ей не говори, что я выдала ее, — попросила Кадира. — Я ее еле-еле отговорила. Я же знаю, что ты не пропадешь, ты у нас крепкий, ты всю Европу можешь пешком обойти, и ничего с тобой не случится. Скоро вернешься?
— Может быть, скоро, — ответил Мустафа. — А может, еще задержусь.
Внучка помедлила и осторожно спросила:
— Ну как? Нашел какие-нибудь следы?
— Да. Но пока ничего определенного.
— Приезжай скорее. Может быть, заглянешь к нам? Это же совсем рядом. Очень соскучилась по тебе, дед.
— Мы же недавно виделись.
— Недавно? А мне кажется, сто лет прошло…
«Да, недавно, — подумал Мустафа. — Сто лет— это недавно…»
Он не любил долгих речей и уже хотел попрощаться. Но грусть, звучавшая в ее голосе, заставила его продолжить разговор.
— У тебя неприятности в университете? — спросил он.
— Нет-нет, все отлично, — уныло ответила внучка. — Я так хотела с тобой поговорить… Мама и отец — они совсем не такие, как ты. Им все еще кажется, что я маленькая. А ты другой. Помнишь, как ты учил меня читать? По газетам, помнишь? Я так гордилась. Мои подружки с азбукой ковыряются, а я, как большая, газету листаю… Ты всегда держался со мной на равных, а мама так не может. Ей до сих пор хочется меня поучать да воспитывать…
Мустафа хотел спросить ее напрямик, не влюбилась ли она. Но удержался. Солдатская прямолинейность могла бы обидеть внучку.
— Что-то легло на твое сердце? — спросил он.
— Не знаю. Мне трудно разобраться… Скажи, когда ты собирался жениться на бабушке, для тебя имело значение, откуда она родом?
— Не помню, — усмехнулся он. — Но мне было приятно узнать, что она такая же горянка, как и я, а не городская белоручка. Правда, тогда я еще не знал, что горянки так же непокорны, как сами горы.
— Дедушка, скажи… Нет, не надо. Дурацкий вопрос.
— Спрашивай,
спрашивай.— Ну, если бы бабушка тогда, когда вы еще не поженились… если б она узнала про твоих родителей… Она бы все равно пошла за тебя?
— Она выходила за меня, а не за моих родителей, — сказал Мустафа.
— Значит, для нее это не имело бы значения?
— Не знаю. Надо будет спросить у нее при встрече, — усмехнулся Мустафа. — А можно, я теперь спрошу?
— Конечно.
— А для тебя это имело бы значение, если б ты собиралась замуж?
— Нет. Никакого значения. Но я — это я…
— А он? Он думает иначе?
— Да, — вздохнула Кадира.
«С кем она связалась, бедная? — сочувственно подумал Мустафа. — Живет в Германии, откуда у немцев такое отношение к туркам?»
— Понимаю, — сказал старик. — Он немец?
— Нет, он дурак, — еще раз вздохнув, сказала Кадира и продолжила: —Дед, приезжай скорее, по телефону все не расскажешь, а мне так нужно тебя увидеть…
— Может быть, заеду к вам, — сказал он.
Закончив разговор, он долго сидел в кресле, обхватив голову руками. Жизнь сложилась так, как сложилась. Прошлое невозможно исправить. Исправить можно только будущее, и, может быть, у новых поколений это получится. А у Мустафы не было будущего. Все, что ему осталось в этой жизни, — это могилы родителей, могилы, которые нужно найти…
И этот путь он должен пройти в одиночестве. Потому что даже его дети не способны его понять.
Вспомнив о детях, он снова ощутил приступ леденящей тревоги. И не успел он подумать о Сулеймане, как ему вдруг послышалось, что где-то рядом лопнула туго натянутая струна…
Поздняя осень подарила, наверное, один из последних солнечных дней, да и тот то и дело омрачался набегающими плоскими тучами. А когда они, покрутившись по узким улицам, остановились на углу Эстрапад и Туэн, хлынул настоящий ливень. Рустам первым выбрался из машины и обежал ее сзади, на ходу раскрывая зонтик. Он распахнул дверцу перед Мустафой и прикрыл зонтом от дождя.
— Куда идти?
Старик почувствовал, что у него дрожат колени от волнения. Он рассердился на себя, и поэтому его голос прозвучал грубо и раздраженно.
— Сюда, сюда! — послышался голос Блюменталя.
Мустафа оглянулся и увидел адвоката, стоявшего за стеклянной дверью одного из кафе на углу.
Они расселись за столик, и им поднесли кофе с круассанами.
— В такую погоду я бы предпочел поваляться на диване перед телевизором, а не сидеть тут и не караулить ваших родственников, — поеживаясь, сказал Блюменталь.
— Что? — Мустафа едва не выронил чашку.
— Видите дом на другой стороне, с балконом? Симпатичная постройка восемнадцатого века. Жить там можно, хотя и с трудом. Выше третьего этажа по вечерам пропадает вода. Туалеты, естественно, на лестнице. Отопление практически отсутствует, и в окна дует северный ветер. Классический пример того, где жить нельзя. И несмотря на это, на четвертом этаже этого дома живет Жак Хитарьян. По моим сведениям, он является дальним родственником вашего отца. Я подумал, что вы захотите с ним познакомиться. Я прав?