Там, где фальшивые лица
Шрифт:
– Аааа! Что ты… – еще кричал один легионер, когда другой вонзил ему в грудь гладиус. Со всех сторон полетели арбалетные болты, стрелы и метательные пилумы. Крики начали раздаваться отовсюду, а растерявшийся инквизитор загнанно оглядывался, не в силах не то что остановить – понять, что происходит. Его верные воины, его легионеры, безжалостно убивали друг друга, будто наглотавшись воды из озера Отчаяния. У него на глазах они самозабвенно отнимали жизни у тех, кто еще пять минут назад стоял рядом с ними плечом к плечу. Каждый здесь и думать забыл о своем предводителе, святом кардинале Клементе Кельнском, и опаснейшем из опаснейших еретике Черном Лорде Деккере.
Нетопырь яростно взвизгнул, его большие глаза сузились, наливаясь кровью, но инквизитор не обратил на вампира никакого внимания. Он в это время с ужасом смотрел, как трезубец одного ауксилара пронзает тело другого в двух шагах от него, как уже успевшие окунуться в кровь гладиусы срубают головы, как стрелы, выпущенные одними лучниками в упор, пронзают рядом стоящих стрелков того же отряда.
Его Святейшество даже не пытался защититься или просто
Обезглавленное тело опустилось на землю, всего за несколько секунд погрузившись в лужу собственной крови. Крио с хрустом пережевывал лысую голову кардинала, после чего ее проглотил, издав довольное ворчание.
– Вот тебе и птичка, – зло усмехнулся Деккер, глядя, как разорванные перепонки крыльев нетопыря медленно, но верно затягиваются, а выбитые суставы вправляются. Странно, но Черный Лорд никогда бы не подумал, что такой худой старик может содержать в себе столько крови. Тело отца Клемента, разорванное на куски, исчезло в пасти нетопыря. Крио, склонив свою огромную голову, начал облизывать обагренные камни, словно какой-нибудь голодный кот, лакающий молоко из блюдца.
– Кто же виноват в том, что ты не выказал должного почтения Черному Лорду, имперец? Кто же виноват, что ты хотел предать огню и мечу эти земли? Разве не ты казнил моего друга, моего брата Анина? Разве не ты пытал Дориана?
Ответом ему были крики умирающих имперских легионеров и звон стали. Когда раны чудовища полностью излечились, когда оно отошло от кровавой лужи, насытившись, лишь тогда Деккер приказал ему взмыть в воздух. Крылья взмахнули раз, другой, и вскоре нетопырь и его хозяин исчезли в низких серых тучах.
Когорты Проклятого легиона тем временем шагали в бой, накатываясь черной ржавой волной на отступающие к лагерю войска Империи Волка…
– Пора, – тихо проронил израненный обнаженный человек, поднимаясь с колен. Он говорил шепотом, но его услышали все присутствующие. Пленники в шатре инквизитора поднимались на ноги, поддерживая друг друга, помогая собратьям по несчастью. – Нам пора…
Дориан шагнул вперед, кандалы на руках тянули своим весом к земле и не позволяли как следует разогнуть шею и плечи. Стальной ошейник соединялся цепью с наручными оковами, и вся эта шипастая кованая громада весила никак не меньше семидесяти фунтов. Ноги пленника оставались свободны – инквизиторы посчитали излишним тратить на цепи для них металл и время: и верно, куда бежать из самого центра боевого лагеря?
Сказать по правде, Дориан и не собирался бежать. Грудь наполнилась воздухом, лишь только полог откинулся в сторону, хотя для любого другого здесь, казалось, нечем было дышать. Для любого другого?.. Никому его не понять. Когда тебя держат так, что ты не в силах даже пошевелиться, не в силах повернуть голову… Когда тебя заталкивают в огромный кованый саркофаг, отдаленно напоминающий формы женского тела… Когда шипы, будто длинные спицы, вонзаются тебе в плоть, проходят в спину, плечи, под ключицу… Ты не можешь умереть – ни один из жизненно-важных органов не задет… Ты можешь только реветь: «Будьте вы все прокляты! Будьте вы все… Будьте…» – твой крик постепенно затихает, обрывается, превращается в хрип, полный крови и боли. В голове у тебя не торчат шипы, но кажется, она проткнута насквозь не менее чем десятком из них. Из каждой раны боль течет жаром, кожа будто горит и плавится, а ты, стеная и хрипя, начинаешь ощущать, что к тебе плотно пригнана железная любовница, дарящая тебе последнюю утеху… она прижимается к тебе своим ледяным телом, будто бы обнимает сзади, ласково положив свою головку тебе на плечо и нашептывая в самое ухо мягкими, теплыми и страстными губами нежные слова. Но ты не можешь ничего разобрать из ее речи, остаются лишь скрипы. И все это – лишь жалкий ничтожный миг из тех мук, что еще предстоит вынести… А ведь тебя пока просто засунули внутрь, и это отнюдь не конец, нет – все только начинается… Будто эпитафия, зачитанная вслух по тебе, еще живому, но погребенному так, чтобы ты мог слышать, точнее – не мог не услышать, раздается скрип крышки. В тебя спереди вонзаются еще шипы, в бедра, пояс, ловко проходят между печенью и легким… так, чтобы ты не скончался здесь же… чтобы еще простоял в таком положении не менее трех положенных суток. Истекая всем, чем только можно истечь. Но более всего из тебя наружу льется ненависть… Ты кричишь: «Деккеееееер!!! Деккееееер!!!» – но сам не слышишь собственного голоса. Твое лицо застыло, будто залитое горячим воском, в диком крике: рот разорван, щеки растянулись, словно кожа на барабане, глаза зажаты неистово поднявшимися скулами. А где-то в горле, нет, даже выше – под небом ты ощущаешь неимоверный жар – то некая жуткая смесь крика и слез. Именно так они, эти прислужники добра и света, почитающие себя орудиями богини правды и справедливости, изгоняют нечисть из тел грешников! Они верны себе, они истово, до фанатизма верят в то, что делают благое дело, и вот от этого, а не от их жутких пыточных инструментов, жертве становится действительно страшно. Они неустанно молятся за спасение души «обретающего свет», за то, чтобы вся скверна вышла из него, они полагают, что путь из тела ей должен быть проложен кровью. Шипы «железной девы» впиваются отнюдь не в плоть – о нет! – в душу грешника… Но на их губах, на их похотливых старческих (а порою и молодых) лицах кистью веры, макаемой в оттенки тщеславия и лицемерия, нарисовано безумное наслаждение и удовлетворение, эти улыбки… эти тяжело и страстно вздымающиеся груди… Видят боги, с каким же трудом они себя сдерживали, чтобы не вонзить языки в щели «железной девы», слизывая текущую изнутри кровь. Но нет, они ведь не плотью питались – эти пиявки. Эти вампиры были намного
опаснее и безжалостнее – их излюбленной снедью являлось страдание, нестерпимая мука.Три дня… он не мог умереть. Три долгих, уводящих за грань безумия, дня и столько же не менее страшных ночей он глядел на мир сквозь узкую прорезь на уровне глаз, видел стоящих на коленях кругом инквизиторов в алых рясах, подпоясанных веревками, и тогда он молил, чтобы его распяли на кресте вместо Анина. Ну почему брату досталась настолько легкая смерть? Почему?! В то время как он…
После его выпустили, просто открыли замки, отворили крышку и вырвали его из жуткой металлической утробы. Они так это и называли – второе рождение… только отнюдь не мать здесь испытывала муку, ни одной живой матери никогда не пережить ничего подобного… «новорожденный» напоминал груду ошметков, потеряв целостность, он походил сейчас на нечто ужасное, бесформенное – на сгусток злобы, приправленный безумием и болью… Его излечили, а после швырнули к остальным – дожидаться…
Поэтому никому не понять, что ощутил пленник, вдохнувший полный гари и пыли воздух, но такой для него свежий и чистый. Никому не понять. Вы когда-нибудь проводили три дня в «железной деве»?! То-то же…
Перед глазами зависли тучи поднятой сапогами пыли, смешавшейся с едким дымом разворачивающегося где-то в ближайших шатрах пожара.
– In nomine Lupus! – раздавалось со всех сторон. – In nomine Lupus! Sanct Lupus!
Они славили своего божественного зверя. С его именем на устах они убивали или падали наземь бездыханными. Без разницы… Смерть, она равно живет и в том, кто убивает, и в том, кто умирает… Все уже было сказано… Далеко-далеко, там, где люди никогда не видели снега, где урожаи случаются дважды в году, а дома строят из чистого белого мрамора, откуда злобные волчьи оскалы на людских челах пришли в эти несчастные, залитые кровью и страданиями земли, неся уже знакомую боль и еще неизведанные муки… Там, на ласкаемом жарким солнцем Юге, оставшаяся вдовой женщина вот-вот возьмет на руки маленького сына и завоет, глядя на север, ее глаза уже полнятся слезами, а руки дрожат. Ребенок не понимает – он слишком мал, или же нет – он просто не хочет понимать, ведь это единственное, что осталось принять, чтобы стать взрослым. Перед глазами жены встает облик, такой любимый, такой… боги, она не успела прижаться к нему в последний раз, не успела обнять покрепче, не успела сказать всего того, что хотела сказать сейчас. Где-то невообразимо далеко, как считает она, на самом краю света, ее муж падает на землю, его убил его же товарищ, сосед, брат. А Волк, равнодушный и вечно голодный, как глотка интриг и амбиций сильных мира сего, яростно скалится убийцам и их жертвам с забрал и щитов, стягов и литых фигурок на шлемах. Его вой разносится, рождаемый в утробах рогов и труб, ему просто нравится взирать на людское горе, он крайне доволен тем, что сейчас происходит вокруг. Кровь, по которой шагают, кровь, которая стекает по лезвию меча, капает на гарду и течет на ладони… только это доставляет ему наслаждение – этому олицетворению власти, облику безжалостности и стальной жестокости…
Дориан шагнул вперед. Босая ступня коснулась шершавой земли. Откуда-то слева раздавался громкий лай и глухой собачий рев – это один из псов отца Клемента раздирал на куски верных солдат Империи. Лапы с острыми когтями упирались в поверженные тела, а клыки трех огромных пастей рвали в клочья плоть, подчас выплевывая в сторону откушенные куски стали, а после продолжали свой пир. Раздвоенные языки демонических животных в безумии метались, слизывая кровь, их глаза, налитые злобой, истекали черными смолянистыми слезами, а широкие глотки были перетянуты едва заметными белесыми нитями темной магии. Второго пса нигде не было видно… Дориан равнодушно отметил колдовство Черного Лорда и сделал еще один шаг. Лежащее на земле ребром кверху лезвие скользнуло по обнаженной подошве и пятке. Кровь засочилась, пленный некромант припал на другую ногу.
В нескольких шагах показались вражеские легионеры. Они самозабвенно нарезали на куски собственных друзей, протыкали груди и животы, отсекали руки и ноги… И пусть еще вчера эти пары ног, что окровавленными обрубками сейчас валялись в стороне от стонущих и ревущих от боли новоявленных калек (тех, кому удалось сохранить сознание), размеренно шагали подле них же в строю. Пусть оторванные кисти, валяющиеся в пыли, пусть отсеченные пальцы, которые ныне втаптывали в грязь, еще вчера хлопали их по плечу или жали их руки. Пусть из пробитого гладиусом рта еще вчера раздавались приветствия и добрые слова – теперь оттуда лилась лишь кровь. Пусть… Человек – самый страшный и самый безжалостный зверь. Человек – прирожденный убийца. Первейший его инстинкт – вовсе не желание утолить голод. Первейший его инстинкт – жажда убийства, как ты добудешь себе пропитание, не обагрив рук? Сперва человек убивал, чтобы выжить, но со временем он вошел во вкус – ему стало нравиться отнимать жизнь. Отнимать у других то, что дается всего один раз, лишать самого дорогого…
– Вперед, братья! – закричал Дориан и бросился на ближайшего легионера. Неизвестно, на что он надеялся. Облаченный в полный стальной доспех воин Империи, вооруженный гладиусом и прячущийся за башенным скутумом, казался неприступной башней по сравнению с обнаженным и лишенным всякого оружия пленником. Сумеречный взмахнул кулаком, пытаясь достать своего врага. В ответ легионер успел прикрыться щитом – цепь бессильно звякнула о металл и, заскользив, потянула пленника вниз. Но Дориан не упал – он обреченно рванулся вперед, отталкивая в сторону ненавистный скутум с волчьим ликом… и тут лезвие гладиуса полоснуло его по груди. Некромант закричал и упал на землю. В тело ему впились два клинка… В голову его собрату в этот миг вонзился пилум, другому пробила живот стрела. Самоубийственная и безумная атака пленников завершилась.