Там, где лес не растет

Эория выпустила ладонь Коренги и с невнятным проклятием сунула руку под завязки своего мешка.

Наружу вылетели ножны с длинным мечом, уже не деревянным, а самым что ни есть стальным! Коренга увидел потёртую оплётку на рукояти и глубокую зарубку на крестовине, явно принятую в бою. До поры Эория не обнажала меча, ведь на них ещё не напали, но чувствовалось, что в случае чего ножны полетят в сторону без промедления и длинный клинок запоёт погребальные песни врагам. Коренга понятия не имел, насколько совершенно окажется воинское искусство воскресших, но почему-то не сомневался, что десяток душ Эория с собой заберёт.

Он и сам уже бросил руку к правому колену, туда, где в постоянной готовности пролегал вдоль ноги узкий кожаный ремешок.

«Торон, кто же о тебе теперь позаботится?..»

Коренга лихорадочно поискал глазами Торона. Привыкнув, что верный друг норовил заслонить его от малейшей опасности, он не на шутку перепугался, не увидев его рядом с собой.

Каково же было его изумление, когда Торон… преспокойно обошёл Андарха и стал тереться лбом о бедро правителя, сложившего венец!

А тот улыбнулся ему как родному и ласково почесал свирепому кобелине за ухом.

– Спасибо за сына, малыш, – разобрал Коренга. И почти сразу его слуха достигло приглушённое аханье Андарха.

Взгляд молодого венна метнулся туда, где стоял тайный царевич – или, правильнее сказать, новый царь?.. То, что он увидел, заставило его тотчас позабыть обо всём остальном.

Венец съезжал с головы Андарха. Словно сам собою расширившись, он неудержимо сполз ему на уши, упал на глаза. Ахнув, Андарх попытался его подхватить, но тщетно. Венец замерцал и просочился сквозь его пальцы, неосязаемый, точно струйка золотого тумана. Стёк на плечи, сверкнул… и вдруг оказался снова в руках прежнего владыки Фойрега.

Андарх дёрнулся было вперёд, но на его плечо легла рука жреца. И такую власть источала высохшая ладонь старца, что Андарх замер на месте. Так он и остался стоять – чуть пригнувшись, с руками, протянутыми к венцу.

И вновь стали заметны драные обноски, в которые он был облачён. Молодой царь, готовый вести свой народ на кровавое завоевание мира, на глазах превращался в серенького воришку, удиравшего с чужим кошельком по галирадским задворкам.

Прежний властитель погладил возвращённый венец, ни дать ни взять протирая его, и снова примял им седые волосы, растрепавшиеся на ветру.

– Мёртвые не умирают насовсем, маленький Андарх, – проговорил он, скорбно покачав головой. – Из того места, куда поместили нас милосердные Боги, мы продолжаем присматривать за нашими правнуками. Присматривали и за тобой… Ты многое преодолел, мальчик, чтобы нас разыскать. Ты поселил надежду в наших сердцах. Ты пустился в почти безнадёжное путешествие, ты пересёк море, затаившись в трюме торгового корабля почти без воды и пищи. Ты стойко вынес голод, нищету и несчётные унижения. И вот наконец ты воззвал к нам, и мы пришли, чтобы встать перед тобою. Однако ты забыл о самом последнем испытании, маленький Андарх, об испытании властью. Или тебе не рассказывали, что о всяком новом правителе судят по его первому, «девственному» указу?.. Или ты не задумывался, отчего каждое новое царствование начиналось с пересмотра судеб узников в тюрьмах и выслушивания жалоб на несправедливость судей?.. Отчего же ты первым долгом надумал употребить свою власть на убийство двоих людей, без которых тебе нипочём не удалось бы добраться сюда? А ведь они, в отличие от тебя, помышлявшего лишь о престоле, раскрыли свои сердца навстречу нашей боли и тем облегчили её. Они поделились с нами святым хлебом, испечённым материнской рукою, и жизненной силой, заключённой в девичьих волосах. Ты и не догадываешься, что без их жертвы нам даже Голубая Луна не помогла бы восстать… Горько мне говорить это, мальчик, но я вижу, что наш народ измельчал. Он пока не готов выступить из тени, куда загнало его пренебрежение к иным племенам, и явить себя миру в прежнем величии. Не знаю, наступит ли в будущем такая пора… А теперь идём, сын моих сыновей, ибо Голубая Луна клонится к закату. У тебя будет время о многом поразмыслить…

Только тут Коренга как следует перевёл дух, разжимая пальцы на ремешке, и стал ждать, чтобы всадники вернулись в город, уводя с собой несостоявшегося царя, но они почему-то не торопились. Седовласый владыка, не чинясь, вдруг опустился на колени перед Тороном и крепко обнял пса. Его пальцы словно плели узор в густом сером меху. Ещё Коренге показалось, будто царь о чём-то спросил Торона, и тот ответил ему. Молодой венн успел уловить видение засыпанных снегом ночных лесов, обозреть их словно бы с высоты могущественного полёта… но это было и всё, что ему удалось подсмотреть. Властелин мёртвого Фойрега поцеловал Торона в лоб, выпрямился, легко вскочил на коня. Повернулся к Эории с Коренгой, вскинул руку, приветствуя и прощаясь…

Эория ответила ему взмахом выброшенного из ножен меча. Коренга опять поклонился…

…И в лучах заходящей Голубой Луны пришельцы из времени начали утрачивать вещественность, становиться прозрачными, истаивать в воздухе, и вместе с ними – Андарх. Башни города медленно растворялись, уступая место молчаливому ельнику. Когда Коренга оглянулся на море, его там больше не было. Лишь ровная песчаная пустошь, простиравшаяся сколько хватало глаз. Молодой венн торопливо посмотрел на увал, покоивший в себе город, сожжённый много столетий назад.

Это снова был самый обычный холм…

Луна коснулась вершин леса, проваливаясь за горизонт…

ГЛАВА 58 Второй рассказ Эории

На другой вечер они сидели у костра на берегу лесной речки, на весьма приличном расстоянии от бывшего лукоморья, и жарили на ужин налима. Правду молвить, налим был средненький, всего-то с вытянутую руку длиной. Его поймал Коренга. Речка здесь образовывала цепь из нескольких проточных озёр, ещё не прогретых солнцем, и место показалось Коренге похожим на те, где ему доводилось рыбачить ещё дома. Подумав, что по заиленному каменистому дну вполне могли пресмыкаться налимы, он приготовил крепкую, в восемь белых конских волос, леску и надел на петельку пятилапчатый крючок-якорёк. В ухо крючка было продето кольцо, звякавшее при подёргивании лески. На это-то звяканье и устремился ночной хищник, привлечённый светом костра. Теперь его жир шипел, стекая на угли.

Коренга с Эорией шли всю ночь и почти весь день. Не потому, что чего-то боялись или очень спешили. Обоим просто хотелось, чтобы телесный труд помог душам управиться с тем, что постигло их перед Огненными увалами. Они не говорили про Андарха и не пытались гадать о его судьбе.

Эория только теперь помянула его, да и то вскользь.

Корысть великую нам сулил, – задумчиво проговорила она. – Золото-серебро, драгоценные рукописи… Стал бы ты рыться в могилах сожжённых людей, Коренга?

Его передёрнуло от одной мысли о том, чтобы потревожить прах мучеников, самыми первыми встретивших Великую Ночь.

– Да ты что, – сказал он. Подумал и добавил: – Хотя… рукописи, наверное, взял бы. Только не на продажу. Эти люди заслужили, чтобы их помнили.

– Сулил, а сам наверняка знал с самого начала, что так с нами поступит… – сказала Эория.

Коренга невесело согласился:

– Чужая душа дешевле гроша.

Эория вскинула на него глаза, но ничего не ответила. Они долго молчали, поворачивая прутики с насаженными кусками рыбы, потом Коренга заговорил снова.

– Значит, симураны всё-таки уволокли царского сына, – сказал он. – Рубашонка, правда, на нём была больно уж драная…

– Наше «кунс» в старину означало просто «отец», – хмуро возразила Эория. – Вождь всегда отец своим людям… если, конечно, это правильный вождь. А они ему – дети. Ему и сын распоследнего каменщика – такой же сын, как рождённый от его собственных чресл!

Она была, несомненно, права. Большуха Кокориного древа точно так же переживала о каждой малой веточке рода. Даже о некоторых кривых и никуда не годных сучках. Коренга подумал, помолчал ещё, вздохнул и сказал:

– Знать бы, о чём царь Фойрега спрашивал Торона…