Там, при реках Вавилона

– Э, мил-человек, а ты ведь не наш, да? Не русский ты, да?

– Почему так решил?

– Да слыхать тебя. Аж ухо режет. И повадки какие-то... Ты не Мустафы нашего зема, нет?

– Нет. Я негр. Осветленный.

– Шутник, да? Наверное, кто-то из родителей не русский?

– Это так важно?

– Просто интересно.

– Лично тебе это важно? Для чего это вообще?

– Ни для чего. Говорю же, просто интересно. Ты стесняешься, что ль? Мустафа не стесняется, что чуваш. Так что, угадал? Родители?

– Все русские.

– Серьезно?

– Клянусь Кораном.

Да полноте, Митя, сознайтесь хотя бы себе: вы не русский!

Не русский по фамилии Вакула... Что ж, всяко бывает. Теперь-то, в нынешние-то времена. Что ж ты носишь свою обиду, как боевое знамя? Ну не русский ты, признайся и не мучь окружающих. Вспомни-ка те ироничные разговоры о русаках-русопятах... Ежеминутно осмеянный с княжеского балкона Иван-дурак. Ведь ты не пытался оспорить, заступиться, ты и не думал вспылить и броситься в драку - ибо не принимал на свой счет. Вспомнил? Ты - ах, станешь ли отрицать?
– разделял это отношение. Это панкавказское высокомерие к Ивану.

– Представляете, пришли в Москве в гости к знакомым... сами приглашали, адрес дали... так даже чаю не предложили!

– В школе новенькая. Генеральская дочка. Из Рязани. У нее юбка - где началась, там и кончилась. По лестнице идет, к стене прижимается. Одно слово - из Рязани.

– Русские бабы все такие.

Бабы - само по себе особое словечко. Никогда не скажешь про своих, про родственницу: баба. Если только обругать... Обидится смертно, в Грузии это запросто: одно слово - и обида жуткая, бесповоротная, навсегда, до забывания имен, телефонов и дней рождения.

Все ли ты вспомнил, Митя? Помни и не забывай - и не называй себя русским. Но, Боже, скажи-намекни - кто же я?! Рассуди, могло ли сложиться иначе?

Каждое лето - стаи Отдыхающих Блондинок. Охота на них начинается прямо у вокзала. Помня об этом, местные русские девушки летом стараются обходить вокзал стороной - чтобы не путали. Каждое лето - стаи бомжей. Рыщут мимо винных магазинов и рынков, валяются там и тут на тротуарах. "Подснежники", говорят про них. И еще говорят, морщась: российский десант. Своих таких в Тбилиси нет. И - страшно сказать - нет таких среди грузин. Во всем убане районе - один такой, на улице Гоголя. Во дворе с огромными сиреневыми кустами, в бельэтаже с рваной занавеской вместо двери. Знаменитый Абашкин, городской сумасшедший - а если быть точным, знаменитый алкоголик. Как крот по своему тоннелю: на вокзал за пустыми бутылками, с бутылками в винный магазин. Благо весь путь по прямой.

– Хху ннах еть ххуать ллля!

Человеческая речь давно им утрачена. Одной рукой он держит за ширинку собранные гармошкой брюки (сколько помнили его, пуговиц там никогда не было), в другой несет, то и дело поддергивая, будто для того, чтобы проверить, на месте ли ноша, громыхающую стеклопосудой авоську. Так и ходит: ведет себя по маршруту, вцепившись в собранные в кулак брюки.

– Ннах хххы эть мма!

– Абашкин идет!

И детвора, звонко улюлюкая, подхватывая на бегу камешки и срывая горстями крохотные шишки туи, выскакивает на улицу, на бездумную злую забаву.

Вопли его, изжеванные до неузнаваемости ругательства, становятся яростней.

– Аахххы внна ить ххах!!

Не выпуская ни брюк, ни авоськи (упадут), он останавливается через каждый шаг, разворачивается рывком, почти падая, и выплевывает свои матерные огрызки на зашвыривающих его камнями и шишками детей. А дети хохочут, скачут вокруг, самые храбрые подбегают вплотную, чтобы крикнуть у него за спиной и, когда он начнет разворачиваться, отскочить с пронзительным визгом. Взрослые грозят им из окон, велят немедленно явиться домой.

– Ххху сса ухх шшууу!!

– Абашкин-Какашкин!

Самая жестокая толпа - дети.

– Как тебе не стыдно, Митя, он же больной. Как же можно?

– Я больше не буду, ма. А правда, что у него дети есть?

– Правда. Два сына.

– Нормальные?

– Вполне.

– А где же они?

– Где-то в России, приезжают иногда.

И это казалось неприличней и ужасней самого Абашкина: "...где-то... иногда..." И думалось: "Это потому, что они из России, Абашкин ведь приехал откуда-то. У них там и не такое бывает".

– "У них" - так, Митя? Именно - "у них, там". Кем же ты считал себя? А?

– Я не помню, не помню. Боже! Ну вот ведь, вот - вот чем питалось! Нельзя же было, нельзя было не отчеркнуть границу между собой и...всем этим. И что же теперь? Теперь-то, в новые-то времена? Кто я все-таки?

– Бабушка с дедушкой умерли, оборвалась ниточка... Отрезало истоки как потечет твоя река? Куда и по какому руслу? Наверное, пересохнет?

– Нет. Столько вложено ими. Сколько чувств, усилий. Радости, разочарования, тревоги, победы, утраты - все в дело. Нелегкий был труд. Жизни, вбитые в пустоту, как сваи в болото. Как при строительстве Петербурга: казались ненасытными топи, бездонными - а город встал! Мне бы только понять, разобраться... Я ведь думаю по-русски, я... чувствую по-русски.

– Ой ли? Чувствуешь ты, как книжный русский. Сам знаешь. А с н и м и тебе ведь... не очень?

– Да, мне комфортней дома...

– Дома? То есть с грузинами?

– Я... мой дом в Тбилиси. Мой мир. Я знаю, как он устроен, вокруг чего вертится. И люди - я знаю, какие они, из чего вылеплены. Они ведь такие же, как я. С таким же акцентом. Мне с ними легче, привычней...

– Так, стало быть...

– Я не знаю... нет, но ведь я не грузин, нет... и никогда не считал себя... и грузины не считают меня...

– Не русский, не грузин, даже не метис. Кто?

– Я... не знаю. Я... такой вот - грузинский русский.

– Ого!

– А что, нельзя?!

Обязательно, обязательно надо позвонить.

– Алло, мама?!

– Ой, Митюша! Наконец-то! Ты где, золотой мой?

– Да я в Азербайджане. Беспорядки тут... Как у вас?..

– Где ты?! В Карабахе?!

– Да нет же, мама, нет. Я в спокойном месте. Тут вообще не стреляют.

– Не обманывай! Я же знала, чувствовала, что что-то не так. И мне вчера так плохо погадали... Что за городок такой?

– Не обманываю я. Правда, спокойно. Мы здесь только для проформы.

– Что за городок? Митя, я в Вазиани ездила. Там сказали - ты в командировке. Я им такое там устроила! "В командировке!"

– Знаешь, мне долго нельзя говорить. Меня тут пустили... В общем... у вас там как? Спокойно?

– Митя, когда вас обратно?

– Мам, как у вас там, спокойно?

– Я говорю, когда вернут вас?

– Н е з н а ю. Мама, как в Тбилиси, нормально? Ничего... такого - нет?

– Какого? Все в порядке. Ой, как хорошо, что ты позвонил! Почему раньше не звонил?