Там, за поворотом…

Свиноферма находилась в трёх километрах от центральной усадьбы с магазином и школой. Маме постоянно приходилось бывать «на волости» [6] , как тогда говорили, а брат ходил туда в школу, кроме, конечно, воскресений. Я зачастую оставалась в одиночестве. Занималась играми без игрушек – их не на что было купить, бегала по ферме, смотрела, как ухаживают за поросятами, лезла во все взрослые дела и даже пасла летом с дядей Ваней огромных свиноматок. Иван с женой Анной управлялись со всем свиноводческим хозяйством. Были они молоды, имели сына, годовалого Колю, и жили недалеко от фермы, на высоком холме за рекой, в деревне Дуброва. В ней находилось с десяток рубленых домов, жителей было немного, человек двенадцать – четырнадцать. Каждая деревня по тем временам окружалась грубой и прочной изгородью, с ведущей к реке улицей, чтобы домашний скот, не вытаптывая совхозные посевы, мог свободно выходить к берегу и пить воду. Будто отдельные княжества, отгороженные от зеленеющих обширных полей, стояли эти деревушки.

6

Волость – крупное поселение с расширенной структурой (школа, магазин).

Свиней летом выпасали. Каждое тёплое утро выпускали в сосновый бор, расположенный рядом с фермой, больше десятка свиноматок и важного хряка Потю. Потя выходил из хлева медленной, раскачивающейся походкой, с высоко задранным рылом, нюхал воздух и издавал громкий урчащий звук, будто говорил: «Хреновая погода, жарко, пар-р-ко»! Стадо на миг замирало, прислушиваясь к хриплым приказам вожака, потом начинался обычный пастбищный день. Свиньи рыли землю в лесу, лакомясь молодыми, сладкими корешками сосен, искали червячков, личинок в гнилых поваленных стволах. В иные моменты свинья, найдя лакомство, громко чавкала, прикрыв от блаженства глаза, распуская до земли грязноватые слюни, и мне представлялось, будто она нашла и ест конфеты. Где-то в душе догадка мучила меня, что дядя Ваня, наверно, каждое утро прячет под деревьями что-нибудь вкусное. Отчего-то же они роют и роют, так неутомимо, рылами землю! Весь бор и прилегающие к ферме поляны были словно свежевспаханные.

Водовозы

Дядя Ваня, свиновод, больше всех уделял мне внимание. Он смастерил нехитрую качалку из доски – бросил дощечку на упавшее дерево и качал меня одной ногой. Плёл из тонких сосновых корешков, вырытых свиньями, маленькие колечки, корзинки, делал куколок. Играть мне было не с кем, детей поблизости, кроме годовалого Коли, не было, а «на волость» ходить я была ещё мала, вот и пасла с дядей Ваней свиней. Зимой я прокладывала по снегу замысловатые пути санками, на которых вечером меня катал брат, придя из далёкой школы. А ещё мы с братом по выходным до самых сумерек играли на замёрзшей речке Тарноге, залезая в лисьи норы под крутыми берегами. В норках было сухо и тепло, мы представляли, что это наш дом.

Ярко запомнилось, как мы с мамой обходили зимой в темноте по снегу свиноферму, чтобы в окна не забрался волк. Мама зажигала керосиновую лампу «летучая мышь», и мы, прижавшись от страха друг к дружке, прикрывая лампу полой, чтоб не задуло ветром огонь, шли вокруг свинарника. Однажды в лютый мороз мы нашли на углу, под самой кровлей, дико орущего кота. Нам стало жалко его, но он не шёл к нам, видимо, одичал совсем. Потом кот перебрался под дом, так как мы его кормили, кладя тёплую пищу под крыльцо. Дикие вопли кота за зиму так надоели, и не только нам, что однажды весной наш пёс Воин, улучив момент, прогнал его в лес навсегда, и мы вздохнули с облегчением.

Помню, как однажды маме поручили на лошади навозить в свинарник воды из проруби. Женщина, которая выполняла эту работу, заболела, и вот на маму возложили её обязанности. Я была от такого на седьмом небе, а мама огорчена до крайнего расстройства, даже плакала, вздыхая, что не умеет управляться с лошадью. Я радовалась, а мама сердилась, что не время мне ночью кататься на плохо управляемой лошади. Будто назло выдался крепко морозный вечер. Мама собиралась, я начала проситься, но она меня не брала. Я громко плакала, обещалась мыть посуду, но мама не сдавалась. Не так-то просто в темноте расчистить лёд и прорубить лунку, затем начерпать из проруби ведром двухсотлитровую бочку, прилаженную к саням-дровням, всё очень долго и утомительно. Я слёзно уверяла, что буду помогать выливать в бочку воду из ведра. Мама объясняла, что нет места в санях, а вода из бочки на ходу выплёскивается… Но я не отступала, и мама раздражённо согласилась.

– Поедешь верхом, только попробуй мне пожаловаться!..

Я, совершенно счастливая, быстренько оделась и помчалась на улицу к лошади. Лошадь мне, пятилетней, казалась очень большой, и маме пришлось поднять меня и посадить верхом. Застоявшаяся на морозе лошадь сразу побежала крупной рысью. Меня начало так трясти, что я зажмурилась и вцепилась в железное седёлко и в гриву, но стала съезжать вбок, оглоблей [7] мне прижало ногу, боль пронзила всё тело, я сжала зубы, подавив крик, но слёзы всё-таки полились. На реке мама стащила меня с лошади, а я украдкой смахнула слёзы, потерла ушибленную ногу. Она спросила:

7

Оглобля – боковые жерди, прикрепленные к саням.

– Ну, как? Накаталась? Не ушибла ничего? А то плохо я запрягла, седёлко съехало.

– Нет, мама, ничего не ушибла, всё хорошо.

– Ну ладно, раз такая терпеливая, поедешь спереди саней, пусть тебя водой окатывает, не будешь в следующий раз проситься.

– Буду, – шепчу, растирая ноющую, саднящую ногу. – Зато как красиво ночью на зимней реке! Мама, смотри, звезда упала, а лес – как на той картинке из сказки!

– Да, доченька, красиво. Сейчас лошадь с тяжёлой бочкой в горку пойдёт медленно, так полюбуйся своим лесом.

На всю жизнь я запомнила этот вечер, красоту заснеженного леса, скрип полозьев, морозный запах елей и сосен, ту необъяснимую радость и лёгкость. И пусть брызги воды застывают ледяным панцирем на моей одежде, пусть замёрзли руки и ноги, но сердце ликует.

Став постарше, я каждое лето с подругами приходила в местечко, где когда-то стояла свиноферма. Там было много земляники и грибов. Собирали ягоды, играли, бегая по лесным тропам. Приходила и взрослой, но реже, на место, где прошло моё раннее детство. Стояла, осматривалась, отыскивала заросшую лесом дорогу к реке. Восстанавливала в памяти тот прекрасный зимний вечер, запах леса, поскрипывание саней…

Награда за детство

Выйдя на пенсию, рада побывать там, посидеть рядом с беззаботным детством, походить по выросшему за годы лесу, делая вид, что собираю нужную для здоровья ягоду. Уже не видно, где были постройки, глухо заросли поляны и дороги, ничто не выдаёт бывшего жилья и человеческой деятельности.

Однажды в густом ивовом кусту нашла «закладное», не совсем сгнившее бревно нашего обиталища. И каково же было моё удивление – над бревном, под бывшим моим окном, рос большой куст земляники, с крупной налившейся ягодой, сильно отличавшейся от собратьев в лесу. И память вернула мне, как в кино, тот самый день. Я в простеньком ситцевом домошитом платьице играю на завалинке под окном, выходящем на запад. Завалина сверху не закрыта дощечками, я набираю песочек в черепки, леплю куличи: я теперь повар. Когда надоедает, иду в лес и ищу крупную, самую крупную землянику. Это удаётся не сразу, я обхожу знакомые места. Выхожу к свинарнику и вижу на крутом склоне, у тропинки к реке, крупную землянику. Ягода так велика, будто две обыкновенных. Радостно копаю, но не могу вырыть, лопата вертится, не лезет в землю, едва не плачу.

– Давай, Галя, помогу тебе.

С полными слёз глазами оборачиваюсь – дядя Ваня, передаю ему лопату. Он легко выкапывает куст.

– А я смотрю: чего это ты по лесу ходишь и ничего не собираешь? Решил, что потеряла что-то, а ты вон какое дело хорошее надумала. И куда посадить думаешь?

– На завалинку.

– А почему на завалинку?

– Чтобы свиньи не съели. Ведь завалина высоко, они не достанут, да и красиво: под окном красные ягоды.

Принесла, посадила, поливала, мама ругала несильно:

– Сгноишь дом, увидит начальство, вычтет из моей мизерной зарплаты… Как жить будем?

Но я каждый день поливала и вот теперь, через столько лет, увидела знакомые ягоды, и ни одна «свинья» не съела, видимо, лень через куст густой пролезть. А я залезла, проникла сквозь чапыжник к своему детству, сижу и улыбаюсь, вспоминаю тех, кто нянькался со мной и был добр ко мне, безотцовщине. Держу на ладони драгоценную ягоду.

Переезд

Прожив в лесу у свинарника чуть ли не два года, мама выпросила у начальства другую, такую же счетоводческую избу, но возле центральной усадьбы, где была школа и магазин. Ферма, то есть телятник, и наша изба находились в полях. Совхоз занимался откормом телят. В основном на ферме были бычки, их маленькими закупали в ближайших колхозах, а потом, откормив до четырёхсот и более килограммов, сдавали на мясо. Нам разрешили переехать, потому что вскоре свинарник закрыли. Дядя Ваня с тётей Анной стали работать в Лондужке, «на бригаде». А мы сторожили телят. Тоже дело непростое. В то время на фермах не было электричества, в среднем проходе на поддерживающие столбы вешали фонарь «летучая мышь». Телят привязывали цепью к кормушкам. Воду вёдрами телятницы носили с реки в водогрейку [8] , поили тоже из вёдер. Быки часто путались в цепях, бывало, до летального исхода. Каждую ночь большие быки срывались с цепей, и начинался во дворе шум и гам. Как привязать взбесившегося быка? Да никак. Представьте: подслеповатая темень, два-три бегающих быка, каждый под триста – четыреста кило, и шестилетняя девочка с метёлкой в ручонках. Мама гонит бычка с другого конца фермы, а я стою посерёдке коридора. Бык летит, мотая огромной рогатой головой, а я ору и машу веничком, чтобы увидел меня и не затоптал насмерть. Заметив меня, бык тормозит, навозная жижа с земляного пола летит, окатывая с ног до головы. Помогали маме мы поочерёдно с братом – конечно, мама будила чаще его, ведь он старше меня на шесть лет.

8

Водогрейка – домик, отапливаемый дровами с большими баками, в которых нагревалась вода.