Тамерлан

— Да гляньте-ка, это ведь пограбленный армянин!

— Откуда? Он на Орду с караваном ушёл.

— Он!

— Похож!

Уже не до еды стало, не до бесед: что за притча, с одним караваном ушёл, с другого слезает?

А он слез, Геворк Пушок; слез и стоял в воротах, приглядывая за развьючкой.

Он так был занят этим, что не приметил, как мимо прошёл и засел в соседней харчевне столь полюбившийся ему Аяр.

Вручив бумажник царевичу, Аяр ушёл на воинский двор, отчистился, отмылся, шапку с косицей оставил, а надел простую тканую тюбетейку и пошёл пройтись по городу.

В здешней харчевне ему нравились маленькие, едкие от приправ пельмени. Ожидая их, он устало поглядывал на развьючивающийся караван, на серую струю воды, падавшую из каменного желоба в Тухлый водоём.

А слух о прибытии армянского купца уже нёсся по базару, как дымок, гонимый вечерним ветром.

Вокруг караван-сарая уже собрались ротозеи и обессилевшие от нынешнего безделья купцы. Поглядывали в просветы между верблюдами. Пригинались, чтоб глянуть из-под верблюдов, истинно ли по ту сторону каравана стоит Пушок или кто другой, схожий.

Нет, это был Пушок!

Кое-кто из более деловых пошёл в обход длинного каравана, чтоб зайти на ту сторону и подобраться к Пушку.

Всех опередил Садреддин-бай.

Он появился перед купцами, обсуждавшими приезд Пушка. Едва он поднял голову к вьюкам, ноздри его дрогнули.

«Кожи!»

Он быстро обернулся, опасаясь, не уловил ли кто-нибудь этот ожегший его душу вопль. Но душевные вопли не слышны для окружающих.

Садреддин-бай вплотную подбежал к каравану. И ещё яснее уловил знакомый, вожделенный, восхитительный запах кож!

Тогда, как пловцы ныряют в омут, он, пригнувшись, юркнул под верблюжьи животы и мгновенно предстал перед армянином:

— С благополучным прибытием, почтеннейший!

— Благодарствую.

— Издалека ли?

— Да вот… караванный путь… Сами знаете.

Разве можно сказать, что путь был недолог и недалёк, что незадолго перед тем вышел весь этот караван из крепости, из-под сени Синего Дворца, прошёл снаружи городских стен и через Железные ворота снова вступил в город, прошёл по базарным улицам.

Если б это сказать, как бы расшумелся слухами и толками самаркандский базар!

Как бы заговорили купцы о своём благодетеле, о высоком своём покровителе, о Повелителе Мира Тимуре!

Пушок нашёл ответ:

— Вот, потерялся у меня караван, думали — пропал, да, благодарение богу, по милости повелителя, — вот он!

— А товар? — не слушая Пушка, допытывался Садреддин-бай.

— По покупателю. Кому что.

— Мне бы кож.

— Много?

— А почём?

— По сту.

Садреддин-бай отступил, жуя губами, но тотчас приступил опять:

— Я ослышался. Почём, почтеннейший?

— По сту.

Тощий кошелёк беспомощно качнулся на животе старика, но Садреддин-бай решительно схватился за него.

— Дам задаток на сто кип. Полный расчёт через два дня.

— Наличными по сту. Иначе — сто двадцать пять.

— Окончательно?

— Деньги ваши, товар мой.

— Сто десять.

— Видите, я ещё не развьючился. Так? Ещё торговать не начал. Ещё с купцами не потолковал. Так? Хотите брать — берите по моей цене. Нет ждите, какая на завтрашний день станет.

— Вот, берите задаток.

— Сколько тут?

— За десять кип.

— За десять дали, а хватаетесь за сто! — пренебрежительно отмахнулся Пушок.

— Пускай! Вашу руку!

— На почин! — уступил Пушок. — Сто кип по сто двадцать пять ваши. Расчёт завтра вечером.

— Я просил два дня.

— Не могу ждать.

— Давайте!

Но купцы уже обступали Пушка, обегая караван, протискиваясь между верблюдами, выныривая из-под верблюдов.

— Кожи! — нёсся слух по базару.

Опустел Кожевенный ряд, к Тухлому водоёму бежали как на пожар. Вскоре верблюдов уже с трудом удавалось провести на развьючку или вывести со двора, так стиснулся со всех сторон народ — кто закупать кожи, кто поглядеть на торговлю больших купцов.

Некоторые, наклaнявшись Пушку, заводили разговор издалека:

— Как так случилось, почтеннейший, — не успели мы вас проводить, как назад встречаем?

— Лихорадка затрепала. Пришлось воротиться! — нетерпеливо вздыхал Пушок, чувствуя в себе такую полноту сил, такой преизбыток бодрости и здоровья, каких за всю жизнь не было. Даже забыл, что зад всё ещё саднил от недавней скачки, намученный сегодняшней, хотя и недолгой, ездой.

Но другие приступили без обиняков:

— Что за товар?

— А чего вам?

— Не кожи?

— А если кожи?

— Берём…

— Сколько надо?

— Цена?

— Сто пятьдесят.

— За кипу?!

— А что?

— Мы как ни спешили, по пятнадцать едва успели сбыть!

— Давно?

— Да какое там давно!

— А нынче цена другая. Тогда и я соглашался на семьдесят.

— Мы помним!

— А теперь привёз. Берите. Завтра может подорожать.

— А сказывали, будто у вас кожи пропали!

— Нашлись.

— Ну и цена!

Кто ещё мялся, переглядываясь, другие уже протискивались к армянину платить.

Садреддин-бай один толкался по опустелым переулкам, разыскивая то одного, то другого из ростовщиков.

Но и постоянные ростовщики, и менялы, тоже иногда дававшие деньги в рост, тут же вычитали месячный нарост долга, давали деньги с таким расчётом, что заимодавцы, оступись только, попадали к ним в неоплатное рабство.

— Ваш залог? — спрашивал ленивый, огромный, как слон, почти весь прикрытый своим животом перс, ростовщик, у костлявого Садреддин-бая.

— Дом заложу.

— Стоимость?

— Оцениваю в пять тысяч!

— Неслыханно! Кому нужен дом?

— Отличный дом.

— Дом купца в лавке с товаром. А она у вас есть? Она полна товара?

— Вы же знаете меня! Я у вас брал. Всегда рассчитывался.

— Какая мне радость, если со мной рассчитываются в срок!

— Я очень прошу. Одолжите.

— Дом приму за одну тысячу.

— Но ему цена десять! В пять его всегда считают при закладе.

— Уже закладывали?

— Однажды. Давно.