Танцор Января

— Значит, ты знал ее, эту бан Бриджит? — произносит она.

Это не ответ, а только очередной вопрос. И все же человек со шрамами расценивает его как ответ.

— Конечно, я знал ее. Откуда, по-твоему, я узнал о ее роли в истории? Я знал их всех, прокляни меня боги, ибо знание о случившемся было тяжелым бременем.

Человек со шрамами поигрывает стаканом, крутя его и перекатывая из одной руки в другую.

— И что с бан Бриджит? — настаивает арфистка.

Человек со шрамами склоняет голову.

— Она была женщиной-ведьмой. Она очаровывала мужчин и пользовалась ими так же легко, как рабочий использует свой инструмент и столь же быстро откладывает его в сторону, когда в нем больше нет необходимости. Тебе не оценить ее высокомерия — как и не заметить его, когда она того не желает. То, что ты творишь струнами, она была способна вызывать жестом и взглядом. Возьми, к примеру, Виллги с его едва сдерживаемой, взрывной жестокостью или даже Гримпена и его несокрушимую выдержку. Их никто и никогда не полюбит.

Арфистка удивлена искренними слезами в глазах старика. Она и не думала, что он способен на них.

— А она любила столь же сильно, как была любима?

— Сколько тебе известно? — вновь спрашивает человек со шрамами. — Зачем ты пришла? Ее любовь могла быть безграничной, либо ее могло и не быть вовсе. Когда кто-то способен притворяться так же мастерски, как она, кому под силу отличить шлак от злата? Это и было самым ужасным. — Он опускает голову и утирает слезы. Арфистка видит, как мужчина содрогается, будто сквозь него прокатывается небольшое землетрясение. Его руки взметаются и хватаются за край стола.

Когда он поднимает голову, арфистка замечает ту же отстраненную насмешливость в его глазах, что и в первый момент знакомства. От слез нет и следа.

— Ты уже установила закономерность? — спрашивает он с прежней улыбкой на губах. Если частичка его и скорбит о памяти бан Бриджит, то она глубоко затаилась. Это открытие радует арфистку. Оказывается, человек со шрамами способен на чувства.

— Я заметила, что двое из троих, кто владел Танцором, погибли ужасной смертью, — говорит она.

— Разве можно умереть иначе? Не слышал о таком. Кому под силу встретиться с бесконечной тьмой и при этом не испытать ужас?

— Молнару.

— Он не встречался с ней. Его ослепило безумие. Увидеть ее могут лишь зрячие — ярко-синее око Сапфирового Поста на необъятном черном фоне Разлома.

— У Разлома есть и другая сторона, — подмечает она.

— Не ищи успокоения в ущербных аналогиях. Если и существует другая сторона смерти, оттуда никто не возвращался, чтобы поведать нам о ней.

— В древних легендах некоторым это удавалось.

Смех человека со шрамами похож на звон разбитого стекла.

— Ты одна из них?

— Если один верит в древнюю легенду о Крутящемся Камне, то почему другой не может верить в иной, более утешительный миф?

— Потому что утешение — ложь.

— Но Фудир кажется умным человеком. Он бы увидел закономерность… Ах да, он знал только о смерти Юмдар, но не Молнара. Лишь безумец стал бы рисовать колам, не прерывая линии.

— А для человека, попавшего в гущу событий, отступить назад и взглянуть на общую картину происходящего может оказаться не менее сложным. Здесь требуется перспектива, которой у Фудира пока нет. Даже самый умный человек может быть слепым.

Арфистка выводит струнами резкую ноту.

— Но две точки не дают целостного образа. Юмдар и Молнар погибли по разным причинам, а не потому что владели Танцором. Пусть Юмдар была из современной, осторожной породы солдат, а Молнар — из древней и бесшабашной, никто из них не считал себя защищенным от смерти. Кроме того, Январь не умер, а ведь он являлся первым владельцем Танцора.

Улыбка человека со шрамами вселяет страх.

— Все умирают, — отвечает он. — Вопрос только в том — как и когда.

ГОЛТРЭЙ

СКОРБНОЕ РАССТАВАНИЕ

— Фудир даже глазом моргнуть не успел, как стал народным героем Нового Эрена, — говорит человек со шрамами…

…Когда разлетелась весть о том, что он собирается отправиться на Хадрамоо, все полагали, что он будет мстить налетчикам, и восхищались его намерениями. Пусть затея казалась безумной, безумие и месть не считались на Новом Эрене чем-то предосудительным. Никому, кроме Хью и, может, Января, и в голову не приходило, что Фудир мог преследовать иные цели, ибо люди, столкнувшиеся с бедой, полагали, что и все остальные чувствуют либо должны чувствовать то же самое, что и они.

Но для того чтобы попасть на Хадрамоо, сначала требовалось покинуть Новый Эрен, и вот с этим возникли проблемы.

Пираты последовательно уничтожили альфвены на межзвездных кораблях в Порт-Эрене, и единственным судном, способным улететь за пределы системы, был «Нью-Анджелес» Января. Позднее появятся другие корабли — грузолеты МТК, обслуживающие орбитальные заводы, туристические лайнеры, доставляющие путешественников, чтобы те полюбовались на извержение лавовых гейзеров, — но в ближайшее время их не ожидалось. За подъемниками засекли следы излучения Черенкова, но они вели в другую сторону и плавно скользили мимо Нового Эрена по Великой магистрали, равнодушные к постигшему планету бедствию.

«Нью-Анджелес» Января мог с относительными удобствами перевезти двадцать человек и, возможно, еще десять с относительными неудобствами. Кроме того, как с улыбкой выразился капитан, он прибудет на Иегову с кораблем, доверху забитым трупами. Мест оказалось намного меньше, нежели людей, желавших их заполучить, поэтому цены, естественно, выросли. Большинство из тех, кто хотел покинуть Новый Эрен, были техниками и управляющими, которые работали на орбитальных заводах — и не оказались на борту во время атаки цинтиан. Некоторые, кого просили оплатить вылет из системы, открыто называли Января спекулянтом, полагая, что капитану следовало спасать их за свой счет.

Но команда «Нью-Анджелеса», отвечал им Январь, не занималась благотворительностью и не располагала глубокими карманами МТК, как, впрочем, и наличием своей собственной корпорации. У нее были свои издержки — топливо, портовой сбор, припасы и расходные материалы. Лазерный подъемник не работал, поэтому кораблю придется взлетать на одних ракетах. Для этого требовались одноразовые ракеты-носители, также недешевые. Капитан брал долговые расписки в гладиольских векселях на имена своих пассажиров и старался сбыть их побыстрее, со скидкой выменивая в Порт-Эрене на топливо, а у местных торговцев на еду, воду и воздух, которые потребуются для того, чтобы пассажиры пережили полет. Администрация порта и торговцы соглашались на риск, ведь гладиольские векселя считались твердой валютой, а чем быстрее Январь доберется до Порт-Иеговы, тем быстрее разлетятся вести о катастрофе, и к ним отправят помощь.