Танцуй, пока не убьют
Шрифт:
Невелика потеря.
Но можно листопадами
Отрезки жизни мерить.
Есть разные излучины
В течении реки.
А годы наши лучшие
Меж ними островки.
Смятенье осени нагрянуло.
Её пора, не обессудь.
И переливами багряными
Ничуть не красит жизни суть.
То межсезонная ревизия,
С учетом каждого листа,
Как очистительная миссия
Самой природой начата.
Я
По беспросветной целине,
Чтоб не угаснуть солнца лучику,
Что всё горел, горел во мне.
Как перо, обломившись в руке,
Так, ушедшую жизнь догоняя,
На подножку вскочил налегке,
А меня уронили с трамвая.
Я сказал им – мой дом вдалеке,
У меня остановка другая.
Но мой голос заглохнул в тоске
И меня уронили с трамвая.
Отпусти, боль тупая в виске,
Мне бы ехать от края до края.
Только слышится в каждой строке,
Что меня уронили с трамвая.
По Мясницкой по улице Кирова,
Нога за ногу еле впопад,
Нараспашку душой иду с миром я,
Мне не Киров ни мясо не брат.
И Садовым кольцом опоясанный
Задержусь возле Красных ворот.
Пусть погода сегодня не ясная,
Но я слышу, как сердце поет.
Воистину бедствие – грозы,
Над нашею грешной землей.
Июль разнолик и нервозен,
Ни с кем не сведен в симбиозе,
И сам недоволен собой.
Кругом откровенное плохо,
Размаха не видится крыл,
Закат, что оскал скомороха,
И Петр и Павел со вздохом
День светлый на час сократил.
Мир рушился со скрежетом по швам,
Я вышагал бульвара утлый остров.
Как парус на маяк, легко и просто,
Я двинулся к надменно ждущей вам.
И в сумерках, в объятьях толчеи,
Мех глыб автомобильного тороса,
Я понял вдруг, что мы обречены,
Что жизнь не знает знака переноса,
Как спаса от сумы и от тюрьмы.
За горы нас носило, за моря,
В пустыни и заоблачные дали,
Мы крепкие настойки декабря
Глинтвейном в наши души заливали.
За то, что я живой, прости меня,
Не следует считать меня умершим.
В борьбе за каждый малый проблеск дня,
Мы жизнь ещё немножечко удержим.
Сквозь мелкие прорехи бытия
Смерть выглядит одной из привилегий.
Доверчиво проста судьба моя:
От альфы, через дельту, до омеги.
В картинной галерее, что в Лаврушинском,
Писательского дома под стеной,
Встречают нас с досадным равнодушием
И Репин, и Поленов, и Крамской.
Но Врубеля
полотна величавые,И Демон, и сиреневый развал,
Хранят в своих мазках печать отчаянья,
Поддался наважденью – и пропал.
Тебя отрадно встретить снова,
Я друга сразу узнаю.
Ты будешь мучеником слова,
Я душу чувствую твою.
А на меня надейся смело,
Не сомневаюсь – разглядел.
Я буду мучеником дела,
И мы свершим немало дел.
Но если рассуждать речисто
Нас ждет такой апофеоз.
Мы будем оба люди свиста,
И нас чуть что, так на мороз.
Что костры инквизиции мерзкие,
Что костёр девы Жанны Д`Арк,
Взвились ярче костры пионерские,
Красно-пламенный детства угар.
Помню как-то, как в утро туманное,
Речь несвязную молвила ты,
Что мы просто смешные и пьяные,
Запоздавшие в осень цветы.
Зое Бру
Мой ангел, голубка моя,
Тебя, будь то время иное
Писал бы Кранах, сыновья,
И Гойя, конечно же, Гойя.
Тебя бы, упорствую я,
С охотою пуще неволи,
Воспели Жорж Занд и мужья,
И опусы Сартра Жан Поля.
И даже сквозь трель соловья
В час сумерек поздней весною
Мне слышится песня твоя,
И имя волшебное Зоя.
Где гуртом полчища вороньи
С утра клевали требуху,
Теперь там солнечные кони
На кристаллическом снегу.
И небеса, что цвета стали,
Совсем светлы, как посмотреть.
Мы жизнь без страха принимали,
Чем страшно слово – умереть?
Все в жизни надоело до черта,
Но сам я делаюсь не свой,
Когда услышу звуки Моцарта,
Аллегро из Сороковой.
И мне особо дорог Лермонтов,
И мутный англичанин Байрон,
За то, что были интровертами
В своей поэзии печальной.
Открой свои дороги, небо звездное,
Рейс более стремителен, чем рейд.
Нам редко выпадает ехать поездом,
Все чаще самолетом через gate.
Пора признать – мы птицы перелетные,
Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,
Всегда в дороге – наша подноготная,
А что дороже этой пары слов?
Анне Бру
Мы ехали, мы мчались через лес,
Ни версты, ни секунды не считая,
С особенным вниманием и без,
Что жизнь такая хрупкая крутая.
Поставь в гараж свой красный мерседес,
И тихо Касту Диву напевая,