Танцующая на ветру

Недавно на психологии нам объясняли, что подростки начинают в какое-то время отрицать своих родителей. А я сидела и думала: а как же со мной? Папу я и так отрицаю, всегда. С нами он не жил и ко мне отнесся совсем не по-отцовски, я ведь не только попала в детский дом, но и осталась без квартиры по его решению. А маму… Я стала прислушиваться к себе – но как-то пока не заметила этого.

Может быть, отрицают только живых родителей? И, отрицая, взрослеют. А я и так взрослая, давно уже. По количеству принятых решений, самостоятельных шагов, отказов от чего-то и моих личных побед – например, поступления в училище. Я сдала экзамены гораздо лучше, чем нужно было для поступления, но чего мне это стоило, знаю одна я. Да ведь и не рассчитаешь, все равно надо было сдавать все по максимуму. Вот я и «перелетела». Со своими баллами могла два раза поступить в училище.

В церковном дворе никого не было, а в самой церкви тихо у икон стояло несколько человек. Обрядов в это время уже не проводится, а до вечерней службы еще было полчаса. Отца Андрея видно не было, он просто так, наверное, не заходит в церковь.

Я постояла молча у знакомой мне иконы, нашла в кармане монету в пять рублей, опустила ее в прорезь на деревянном ящике для пожертвований и взяла маленькую свечку, поставила ее перед иконой. Нет, я не знаю, что сказать, о чем просить. Сегодня не чувствую никакой связи с Богом. Наверно, моя вера совершенно неправильная… Хотя кто знает, что такое правильная вера. Церковники думают, что знают они, но они ведь тоже люди, которые ошибаются, часто руководствуются ложными, чисто человеческими мотивами. Отец Андрей давал мне книгу, где написано, что как раз такие размышления заводят в тупик. Надо верить безоговорочно – и в Бога, и священникам. Но у меня так не получается. Особенно после того, как я по его совету стала читать Библию. Начала, понятное дело, с Ветхого Завета и совершенно растерялась, узнав какую-то иную историю человечества, иного древнего Бога – своевольного, жестокого, руководствовавшегося не всегда понятными, но абсолютно человеческими, не высшими резонами.

Я прошла по церковному двору раз, другой, поглядывая на высокую лестницу, ведущую в дом отца Андрея. Как бы мне хотелось сейчас с ним поговорить! Пусть даже я не со всем согласна, что он говорит. Я видела, что в доме горит свет. Подниматься по лестнице и стучаться я не стала. Если он выйдет, я к нему подойду. Нет – значит, я пойду прочь одна со своими сомнениями. Между «есть Бог» и «нет Бога» – лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом умный человек – так сказал об этом когда-то Чехов, мой любимый русский писатель, самый для меня тонкий и близкий, непредсказумый и совершенно безграничный.

Я уже выходила из церковных ворот, когда услышала голос отца Андрея.

– Руся? – негромко окликнул он меня, но я услышала, тут же повернулась.

– Здравствуйте, отец Андрей.

– Куда пропала? Не вижу тебя на службах.

Я не стала оправдываться, лепетать что-то. Правду не скажешь – я не чувствую постоянной потребности ходить на службу, ему такая моя правда не нужна. Врать мне не хотелось.

– У тебя всё хорошо?

Я видела, что народ потянулся к церкви, наверно, скоро должна была начаться вечерня. Чуть поколебавшись, я сказала отцу Андрею:

– Я хотела с вами поговорить.

– Хорошо, после службы зайдешь к нам, поговорим.

Я рада была, что пришлось остаться и простоять всю вечерню. Иногда на службе возникает странное ощущение – я думаю, что не у меня одной – ты как будто растворяешься в музыке, в певучем монотонном голосе священника, не понимая, что он говорит, в плотном невидимом поле, которым наполнено пространство церкви. Оно ощутимо, оно тебя держит на ногах, ты не устаешь стоять, оно отгоняет твои посторонние мысли, ты становишься частью чего-то большего, теряешь границы своего собственного «я», возникает странная, ни на что не похожая радость – от соприкосновения с тайной, вечной, высокой, от веры в высшую силу, которая все расставит по своим правильным местам, не требуя от тебя решений, ты только должен поступать правильно, хорошо, верить в добро, в изначальное, огромное добро, создавшее наш мир… Потом это проходит, иногда задерживается в душе частичка этого светлого чувства, иногда нет.

В церкви часто можно увидеть очень неожиданных людей. Никогда бы не подумала, что вот этот хорошо одетый мужчина, с легким кожаным портфельчиком, придет и простоит целую службу. Или вот эта девушка, намотавшая на голову пестрый вязаный шарф, в блестящих сапогах, поднимающихся выше колена, в растрепанной меховой жилетке, на которую ушло как минимум шесть бездомных мурзиков – у нас такими изделиями торгуют на рынке парни, которым можно сдать кота за пятьдесят рублей. Поймать и сдать – из него сделают помпон, варежки, шапку, жилетку… Одному такому коту повезло – его взяли Маша с ее мамой, он стал Цезарем, а не помпоном.

Отец Андрей говорил о человеколюбии, о прощении, говорил, как обычно, простыми человеческими словами. А я, слушая его, думала о том, как далеко то, во что мы хотим и должны верить, от реальности. Неужели так всегда было? Наверное… Если бы все в мире было хорошо, не было бы законов морали и никаких ограничений. Ведь культура это и есть система ограничений. И когда сегодня говорят: «У каждого свое мнение», это означает, что человек не хочет принимать этих ограничений, у него своя собственная мораль и границ никаких нет. Это и есть свобода, о которой кричат американцы и за ними многие, кто вместо чтения книг, в которых накоплена мудрость человечества, читают посты в Сети, которые пишут такие же, как они – толком не прочитавшие ни одного мудреца и только смеющиеся над всем, что было сказано и написано раньше, выбирающие несколько ничего не значащих фраз, которые красиво звучат: «Чтобы быть счастливым – будь им!» Получается, что такая свобода это просто свобода от всех законов – человеческих законов…

После службы я подождала отца Андрея. Ждать пришлось долго, потому что к нему выстроилась целая очередь женщин, каждая из которых хотела рассказать свою историю, попросить совета… Собственно, как и я. Только я своей очереди ждала в сторонке, пользуясь тем, что ближе знакома с отцом Андреем, чем те женщины.

Я стояла и думала – ведь это же слабость? То, что я пришла сюда, выстояла всю службу, подсознательно зная – потом я сяду и буду рассказывать отцу Андрею, что произошло, жаловаться на тетю Дашу, точно зная, что я права, а тетя Даша – нет. Слабость…

– Пошли, – кивнул мне отец Андрей, когда наконец вышел из церкви. – Храни Господь! – ответил он какой-то женщине, которая все кланялась и крестилась, крестилась и кланялась – то церкви, то отцу Андрею.

– Как только у вас хватает сил на всех, на все истории… – проговорила я.

– Какие тебя вопросы стали волновать! – улыбнулся отец Андрей. – Взрослеешь на глазах. Хватает сил, а как же еще!

– А вы потом записываете эти истории? Я же читала вашу книгу, два раза даже… Она на основе вот таких рассказов?

Отец Андрей чуть нахмурился.

– И да, и нет. Я ничьих секретов не раскрываю. Проходи! Татьяна в Москву уехала, повезла младшего к врачу, а старший на тренировке. Так что давай хозяйничать. Тебе сколько лет, кстати, уже?

– Семнадцать скоро будет, в апреле.

Дом у отца Андрея снаружи – как старинные палаты, двухэтажный, с высоким крыльцом, резными ставнями, а внутри – абсолютно современная обстановка, которая потрясла меня, когда я несколько лет назад случайно сюда попала. За эти годы я была у отца Андрея раза четыре, не больше. У него всегда одинаково чисто, нет лишних вещей, ничего не валяется. И нет ни кота, ни собаки, к сожалению.

– Сделай чай, – кивнул он мне на красивый электрический чайник, расписанный в стиле старинного русского фарфора. – Есть будешь? – Не дожидаясь ответа, он открыл большой холодильник, достал кастрюлю. – Разогревай, я пойду переоденусь.

Я осторожно включила плиту, села на краешек стула. Неужели у меня тоже когда-нибудь будет большая семья, свой дом или хотя бы квартира? Некоторые вещи, привычные для домашних детей, кажутся мне совершенно недостижимыми. Вот так прийти домой, помыть руки в своей ванной, в которой больше никто не моется, кроме тебя и твоих родных, сесть на свой собственный стул, залезть в свой холодильник, откуда продукты не могут пропасть… Но это все не главное. Главное – что есть твои родные люди, которые тебя понимают, прощают, которые в тебя верят… Возможно, я все это придумываю, потому что у меня ничего такого нет, а в настоящей жизни все не так прекрасно.