Танцующая на ветру
Шрифт:
В небольшой конторке, на которой было написано «Юридические услуги», папа оставил сумку, поздоровался с секретаршей, взял у меня паспорт, сразу прошел с ним в кабинет, как будто он здесь все хорошо знал, минут через десять позвал меня.
– Вот, – кивнула мне женщина, сидевшая за столом, – проверьте паспортные данные и подписывайте.
– А что это?
Мне никто не ответил, я хотела сесть на стул.
– Я не приглашала вас садиться, я сказала: «Читайте», – прокомментировала женщина.
Я пожала плечами и стала читать. Я сначала ничего не поняла в том, что там было
– То есть ты хочешь, чтобы я заранее отказалась от метров, которые на меня дадут? – спросила я папу.
Папа сделал жалкое-жалкое лицо, как будто он клоун, а клоуну – не папе – только что сказали, что он плохой поэт и ничтожество. Вот как бы отреагировал клоун? Жалобно задвигал бы бровями, рот бы у него поехал на бок, губы и подбородок сильно затряслись, лоб сморщился в некрасивую гармошку, остатки пегих волос поднялись бы над вспотевшим лбом…
– Это… – ответил папа и замолчал.
– Попрошу без семейных сцен. Здесь все официально, – раздраженно сказала нотариус.
– Дочка… – прошептал папа. – Пожалуйста…
Я не знала, что мне делать. Наверно, это не имело отношения к моей квартире, которую мне когда-то, очень скоро, через пару лет должны дать, или даже раньше. Ведь я не жила с папой, и моя настоящая квартира все равно принадлежала им… Все как-то запутано и непонятно, другие законы другого мира, которых я совсем пока не знаю…
Я подписала документ. Всё равно они от меня не отстанут. И папе житья от Валюши не будет. А куда он на самом деле денется?
Нотариус, опустив глаза, негромко проговорила:
– Только не надейтесь, что это решит все ваши проблемы. Это лишь… гм… В общем, до свидания, господа.
Мне показалось, что она чем-то очень недовольна. То ли папой, то ли мной, то ли своими действиями и тем, что она сказала. Или тем, что не сказала.
– Приятно, когда тебя называют господином, правда, дочка? – засмеялся папа, выходя из кабинета, подмигивая секретарше и подхватывая свой клетчатый баул.
Я в ответ только пожала плечами. Мне мир без господ и слуг гораздо больше нравится, но папе я этого говорить не стала.
На улице папа, аккуратно убравший документ в сумку, погладил меня по рукаву.
– А теперь надо, чтобы ты поехала в Москву и прописалась к нам в квартиру.
– А сейчас я не прописалась?
– Нет! – замахал руками папа. – Это другое. Там Валюша все написала, в тетрадке. Пункт первый – отказ у нотариуса, обязательно с паспортом, обязательно! Кстати, ты не нашла мне пятьсот рублей?
Я протянула папе деньги, как раз те, что вчера мне заплатили за уборку.
– Спасибо, дочка, спасибо! – У папы снова намокли глаза. – Никто мне не давал денег. Никогда! У Валюши не допросишься… И вот дочка, наконец, поняла, как тяжело жить ее папке… Понимаешь, когда вот тут… – Папа потер себе грудину, и я думала, что он опять заговорит о болезни, но он сказал о другом: – Вот тут все время о чем-то щемит, щемит… Мысли всякие, образы, эпитеты, метафоры… слова носятся… и все хочется плакать и думать о хорошем…
А тут жизнь, грубая, неправильная… Унижения, оскорбления… Как у Достоевского! Все вернулось, все так похоже! А человек и не менялся! Понимаешь, дочка?Я неуверенно кивнула.
– Ну, поехали?
– Куда? – удивилась я.
– В Москву!
– В Москву?! Сейчас?
– Ну да, ведь мы только полдела сделали! Успеем, все сегодня успеем! Вот Валюшка-то обрадуется!
– Папа, у меня занятия в училище, я и так первую пару пропустила…
– Ничего, для дела не страшно! – легко ответил папа, решительно взяв меня под руку. – Пойдем, а то скоро электричка, как раз скоростная, всего с тремя остановками идет, надо доехать, успеть! Я узнал расписание. Мы с Борисом все узнали. Так-то, дочка! С папкой не пропадешь!
Я просто не успевала за переменами папиных мыслей и настроения. Только что просил денег, потом жаловался, вспоминал Достоевского, чем очень меня насторожил – значит, не такой он глупенький, каким прикидывается, а теперь тащит меня и куда – в Москву!
– Но…
– Давай, давай! Смелее! Так вот и бывает! Встанешь утром, не знаешь, что ждет тебя вечером… Я иногда утром думаю – а вот вдруг вечером мне позвонят и скажут – ваши стихи издают отдельным томом… С золотыми буквами… И еще вам заплатят сто тысяч… Только согласитесь у нас публиковаться… А я им, значит… «Подумаю! Может, и не соглашусь еще! Душой не торгуют!» Понимаешь, дочка? А где остановка тут у вас?
Не очень уверенная, что я правильно все делаю, я все же согласилась поехать в Москву с папой. Потому что вдруг почувствовала, что у меня есть родственник, самый близкий. Я понимаю теперь, почему Лена так переживает о своей матери, постоянно о ней говорит, ругает то ее, то Якупа, то их вместе, и говорит-говорит… Потому что у нее есть близкий, родной человек рядом. Плохой, хороший – не важно. Родной. Это как будто часть нее самой. Только отдельно. Не знаю, как объяснить, но я это почувствовала. И поэтому поехала с папой. Даже не из жалости и не потому, что поняла, что Валюша его со свету сживет. Но и поэтому тоже.
На вокзале я чуть отстала от папы, услышав знакомый голос. У киоска, в котором можно выиграть мягкую игрушку, стоял Паша Веселухин, сосредоточенно пытался достать «одноруким пиратом» розового то ли зайчика, то ли котика и вслух рассуждал, уговаривал игрушку нормально себя вести, то ласково, то матом… Я видела, как он раз подцепил, два, зайчик-котик свалился. Паша, не сдаваясь, заплатил еще, снова поехала эта механическая «рука», снова опустилась на котика, снова тот соскочил… Я подошла к Паше и подергала его за куртку.
– Паш…
Паша, как от удара током, дернулся, повернулся ко мне с совершенно ошалелыми глазами.
– Ты?.. Т-ты?
Он так чему-то удивился или перепугался, что я сама отступила от него на шаг.
– Ну я… А что ты так удивляешься?
– А… я… ты… Это… ты…
– Сосредоточься и попробуй еще раз, – посоветовала я Паше.
– А-а, да… – Паша послушно повернулся к автомату, стал шарить в кармане. –Кажется, все… – Он виновато посмотрел на меня и еще раз проверил карманы.