Танцующая в Аушвице

Пока я не жила дома, мой братишка Джон превратился в полноценного брата. Ему уже девятнадцать. До начала войны его призвали в армию и мобилизовали. Когда немцы нападают на страну, он лежит в наспех вырытом окопе в Гааге, сперва в Бинненхофе [20] , потом у входа в Правительственную типографию. Теперь-то ему точно придется столкнуться с оккупировавшими Нидерланды немцами. Надеюсь, что с ним ничего не случится. Может, ему повезет. Ходят слухи, что в ходе тяжелых боев немцы остановлены у линии Греббе и еще не дошли до Гааги. Позже брат расскажет мне, что в самом начале в Гааге было довольно тихо, однако с ним самим в те дни чуть не случилась беда. Когда он стоял на посту возле здания Правительственной типографии, из окна дома напротив вдруг кто-то в него выстрелил. Разглядеть стрелявшего не удалось, а немцев в городе еще не было. Скорее всего, в брата стрелял голландец. Вероятно, член НСД. Брат родился в рубашке, потому что пуля лишь сбила очки с его носа. Сантиметр в сторону — и эта пуля была бы смертельной. Брат спрятался в портике. Только когда наступила темнота, он смог покинуть свое убежище. Что же это за страна, возникает у меня вопрос, где соотечественники стреляют в тебя, когда ты защищаешь их от нападающих немцев? Сейчас не время философствовать на эту тему, но от этого ситуация не становится менее шокирующей.

20

Бинненхоф — комплекс зданий в центре Гааги, в котором располагаются Генеральные штаты (парламент Нидерландов) и резиденция премьер-министра.

Через несколько дней после бомбардировки Роттердама [21] Нидерланды признают себя побежденными, и немцы входят в Гаагу. Мой брат попадает в плен, и его вместе с другими военнопленными переправляют в Роттердам для уборки города, пострадавшего от бомбардировок. Позже он расскажет мне, что все военнопленные должны были ночевать в парке, под открытым небом. Весь город превратился в руины, над которыми еще курился дымок, кое-где полыхали пожары. Парк стал временным лагерем для военнопленных. Как-то ночью брат отошел от своих товарищей — слегка размяться, справить нужду и покурить. Но, вернувшись назад, в темноте не сумел их найти. Поблуждав по парку и наткнувшись на лежащих на земле людей, он решил, что наконец-то нашел своих, и забрался к крайнему под одеяло. Однако вскоре брат почувствовал, что его сосед совсем закоченел, и, несмотря на непроглядную тьму, понял, что все это время лежал рядом с мертвым. В ужасе вскочив на ноги, он обнаружил по другую сторону от мертвеца еще несколько мужских трупов, накрытых одеялами. Так он ощутил холод войны в буквальном смысле этого слова.

21

Бомбардировка Роттердама — авианалет, осуществленный Люфтваффе 14 мая 1940 года в рамках “голландской операции”.

В первые дни после вторжения немцев до меня доходят всевозможные слухи. Я не понимаю, каким из них можно верить, но один слух я воспринимаю всерьез. Говорят, что все военнопленные будут отправлены в Германию. Мой брат в тот момент еще не знает об этом, и я решаю, что надо попытаться вытащить его из лагеря. В стране царит полная информационная неразбериха, власти в полной растерянности. Самая подходящая ситуация для того, чтобы кого-нибудь спасти.

На следующий день рано утром, положив на багажник велосипеда пакет с едой, фотоаппарат и кое-что из своей одежды, я отправляюсь в Роттердам. Ехать приблизительно 75 километров, и дорогой я повсюду вижу немцев — пеших, на машинах. В деревнях, через которые пролегает мой путь, идет обычная жизнь. Женщина катит коляску с младенцем, на улице играют дети, перед хлебной лавкой стоят покупатели. Как будто ничего не случилось. Но на подъезде к Роттердаму картина меняется. Я вижу лежащий в руинах город, быстро делаю несколько снимков и отправляюсь искать брата.

После бесконечных расспросов я добираюсь до парка, где держат военнопленных. Никакой особой охраны не видно, а военнопленные, как и все те соотечественники, которых я встречаю по пути, послушно ожидают своей участи. Увидев меня, Джон не верит своим глазам, он вне себя от радости. Я тихо говорю ему, чтобы он шел за мною следом. Он хочет возразить, но я обрываю его и беру под руку. Так, под ручку, мы выходим из парка. Когда немецкий солдат спрашивает нас, далеко ли мы собрались, на своем беглом немецком я отвечаю: “Домой, а то нас детки совсем заждались!” — и, не сбавляя шага, мы идем дальше. Мы не оглядываемся посмотреть, идет ли солдат за нами следом. На всех дорогах полно немцев. Как только мы доходим до окраины города, я даю брату одежду, которую привезла на багажнике. Он быстро натягивает на себя женское платье — и мы, две девушки на велосипеде, спешим обратно в Ден-Бос. Никто за нами не гонится, а мы по очереди крутим педали. Только поздно вечером, еле живые от усталости, мы возвращаемся домой.

Не только Кейс любезен и предупредителен с немцами. Так же ведет себя большинство голландцев. Никто не хочет отказываться от привычного образа жизни. Немцы держатся безупречно, и многие газеты хвалят их приятные манеры. Они призывают общественность к тому, чтобы та лояльно приняла новую власть. В женском журнале Libelle я читаю статью о бедных немецких солдатах, которые — ах! — так страдают вдали от дома. На долгие месяцы оторваны от жен и детей — и все во имя отечества. Это настоящие мужчины, которые преданно служат своей родине, и мы должны уважать их за это — так было написано в журнале всего через две недели после того, как эти настоящие мужчины вторглись в Нидерланды. Послушание и покорность стали главными чертами голландцев. А еще в цене — восхищение и искреннее желание стать частью этого нового порядка и Великого Рейха. Рейхскомиссаром Нидерландов назначен австриец Зейсс-Инкварт [22] . Он умный, чувственный, воцерковленный, играет на фортепиано, умеренный национал-социалист. Не устает подчеркивать, что голландцы — это тоже германцы. Что немцы и голландцы — братья по крови. Многие голландцы считают точно так же. Гитлер лично просил нашего рейхскомиссара поддерживать с голландцами дружбу.

22

Артур Зейсс-Инкварт (1892–1946) — австрийский политик, юрист, государственный деятель Третьего рейха, обергруппенфюрер СС, правитель оккупированных Польши и Нидерландов, казненный по приговору Нюрнбергского трибунала за преступления против человечества. С мая 1940 г. — рейхскомиссар Нидерландов.

И не счесть голландцев, которые с готовностью сотрудничают с новой немецкой властью. Обычные граждане, полицейские, госслужащие, предприниматели. Промышленность процветает благодаря новым немецким заказам, безработица стремительно падает, людей радует такая ситуация. Сопротивление едва ли возможно. Командующий немецкими войсками фон Фалькенхаузен пишет Зейсс-Инкварту: “Die Haltung der Bev"olkerung sei einwandfrei und "uberraschend bereitwillig. Jeder Hass fehlt, innere Ablehnung sei nicht f"uhlbar. Die kurze Dauer des Krieges liess Verbitterung nicht auf kommen” [23] . С подобным я сталкиваюсь почти повсеместно. Не знаю, что об этом думать. Ведь до сих пор все, о чем в последние годы я слышала от немцев еврейского происхождения, многие из которых бежали в Нидерланды, не внушало оптимизма. Кузен предупреждал нашу семью о том, что нацистам верить нельзя. Еще до оккупации он советовал уезжать из страны, а сам со своим семейством эмигрировал в Голландскую Ост-Индию.

23

Население ведет себя правильно, в его поведении видится удивительная готовность. Всяческая ненависть отсутствует, внутренний отказ не ощутим. Благодаря молниеносности войны чувство горечи не успело возникнуть (нем.).

Я не имею ничего общего с иудаизмом, всегда была слишком занята другими делами, и к тому же немцы столь приятны в обхождении… Газетные статейки, восхваляющие нацистов, потихоньку действуют на мое сознание, и это уже начинает меня беспокоить.

В один из дней ко мне домой заглядывает Кейс. Как бы мимоходом он просит, чтобы я подержала у себя какие-то бумаги с немецкими печатями, и рассказывает, что проворачивает интересные делишки в Кельне и в Антверпене. Он полон энтузиазма и искрится энергией. Вскоре после его визита подруга рассказывает мне, что своими глазами видела, как в театре “Люксор” Кейс нежно обнимал немецкую девицу. Кельнер из “Лоэнгрина” тоже доводит до моего сведения, что Кейс с немкой махнули в открытом автомобиле в отель “Бос эн Фен” в Ойстенвейке. Там они провели ночь и прокутили кучу денег.

Когда через несколько дней Кейс снова появляется у меня, я делаю вид, что пребываю в полном неведении. Он мил и галантен — как всегда. Внезапно я взрываюсь и вываливаю все, что знаю о его похождениях. Отпираться бессмысленно. Но Кейс и тут выкручивается: сообщает мне, что ему уготована важнейшая политическая миссия и вскоре он станет дипломатом. С тех пор как “Лоэнгрин” сделался Wehrmachtsheim — штаб-квартирой новой власти, там много чего происходит. Каждый вечер — музыка, танцы, заключаются торговые сделки. Там ведут переговоры высокопоставленные немецкие офицеры и политики. Может, все именно так и есть, как рассказывает мне Кейс, но я больше не верю ни единому его слову. В очередной раз я разрываю с ним все отношения.

Спустя некоторое время я узнаю, что немка, проживающая в Wehrmachtsheim, становится его постоянной подружкой. Их часто видят вместе. Однажды, проходя мимо “Лоэнгрина”, я вижу в окне все его семейство, включая новую “невесту”. Та смотрит на меня торжествующе, и мне остается избрать единственно разумную тактику — я отворачиваюсь и смотрю в другую сторону.

Я чувствую себя несчастной. Сначала этот злополучный развод с Лео. Потом — разрыв с Кейсом. Я искала у него поддержки, но Кейс решил оказать поддержку другой. Я больше не могу давать уроки танцев и сижу без денег. У меня нет своего дома, я вынуждена жить у родителей. Мне 25 лет, и у меня провал по всем фронтам. Особенно остро я переживаю это, когда вспоминаю, с каким шумом я покинула отчий дом в Неймейгене. Теперь я сама готова над этим посмеяться. И вроде поначалу все складывалось неплохо — хороший заработок, замужество, танцевальная школа. Но теперь — полный нуль, пустота, все вернулось на круги своя. Мне не повезло. Или, может, я хочу слишком многого? Или просто я глупа как пробка? К последнему выводу я склоняюсь все чаще. Впрочем, это не имеет значения, поскольку ничего в моей ситуации не меняет. Надо что-то делать, пора выбираться из этой трясины. Танцы и сердечный друг — вот без чего я пропадаю. И я полна решимости это исправить.

Для начала я связываюсь с Лео и прошу отдать мои дипломы и сертификаты, подтверждающие мою квалификацию, чтобы я могла снова давать уроки танцев. Мой бывший муж наотрез отказывает мне в этом.

— … А без этих документов ты больше не сможешь преподавать, — говорит он мне. — Уж не думаешь ли ты, — добавляет он, — что я добровольно вырою себе могилу, разрешив тебе конкурировать со мной?

— Короче, все! — заканчивает он разговор. — А если у тебя все-таки хватит смелости давать уроки, я приложу все усилия, чтобы тебя уничтожить.

Я в ярости. У него мои документы, он попросту их украл! Он не имеет на это никакого права. Но перед кем я буду отстаивать свои права? В любом случае это займет у меня слишком много времени. Но я все равно снова буду давать уроки танцев.

Газетные объявления, сообщающие об открытии “Танцевальной школы Розы Гласэр”

Первым делом мне нужно зарегистрироваться во вновь учрежденном Нидерландском союзе преподавателей танцев при созданной немцами Культурной палате. Евреи не могут стать членами этого союза, однако с помощью одного коллеги, имеющего вес в мире танца, мне удается туда проникнуть. Благодаря этому я снова получаю право преподавать. Я регистрирую танцевальную школу, арендую известные танцполы в разных городах и даю рекламные объявления. При разводе с Лео я прихватываю с собой всю базу данных наших учеников, которую сама же и собирала. Всем ученикам я высылаю приглашения в свою школу, теперь они могут выбрать, у кого из нас учиться, у Лео или у меня. Параллельно печатаю объявления в местных газетах и расклеиваю афиши при входе в разные увеселительные заведения. Такую же афишу я вывешиваю в холле танцевальной школы Лео. Мне это кажется забавным, хотя вскоре я узнаю, что моя афиша была сорвана на следующий же день. Все рекламные тексты я пишу сама. Они должны быть завлекательными и с изюминкой. В годину бедствий и нарастающей тоски мои тексты обращены непосредственно к людям. Я постоянно меняю слоганы: “Даже тьма не помешает детям танцы посещать!”, “С Розой Гласэр вы всегда в числе лучших танцоров!”, “Наш танцпол хорош уже тем, что там встречаются хорошие люди!”, “Уроки танцев для высшего общества! Роза Гласэр позаботится о вашем стиле и осанке!” Помимо текстов для рекламной кампании я пишу книжечку о танцах и этикете, которая так и называется: “Танцуй правильно”. Я издаю книжку за свой счет, и все ученики, записавшиеся в мою школу, получают ее бесплатно.