Танцующий в темноте
Шрифт:
Его веки опускаются, взгляд прожигает меня изнутри, когда опускается к моим губам. И остается там.
Почему-то это едва заметное движение кажется более навязчивым, чем Грифф, нагло пялящийся на мою грудь. В горле пересыхает. Я пытаюсь сглотнуть, но не могу. Внезапно быть востребованной кем-то другим кажется не таким уж плохим.
— Конечно. Брат.
Слова горькие. Глубокий баритон мягкого голоса покалывает мою кожу, когда его глаза отрываются от моих губ.
Он направляет их на Райфа, чей рот кривятся, как будто они вдвоем обмениваются какой-то личной шуткой. Шуткой, которую, кажется, находит забавной только Райф. Молчаливый вызов отражается на
Феликс качает головой, как бы предупреждая их, но Грифф попрежнему гораздо больше интересуется мной, чем обстановкой вокруг. Ни один из мужчин не вовлечен в разворачивающееся взаимодействие так, как я. Что-то заворачивается внутри меня, когда их пристальные взгляды умоляют меня отвести глаза. Но я застряла, попав в плен странной и извращенной энергии, наполняющей комнату.
В чем, собственно, прикол? И почему у меня такое ощущение, что это из-за меня?
— Надеюсь, тебе нравится твой первый день.
Стул Адама скрипит по белому мрамору, когда он отодвигается и встает, движение разрушает напряженность и наполняет легкие облегчением. Однако облегчение быстро превращается в лед, потому что затем он обходит стол, направляясь прямо ко мне, и я не могу сделать вдох.
Он останавливается рядом с моим стулом и наклоняется достаточно близко, чтобы его губы мягко коснулись моего уха. Теплое дыхание скользит по моей щеке и шее. Когда его большой палец поднимается и убирает волосы с моих глаз, огненная дрожь пробегает по моему позвоночнику.
— Это будет интересно, — шепчет он, его голос такой мягкий, такой ровный, что звучал бы почти успокаивающе, если бы я не вслушивалась в слова: — наблюдать, как ты ломаешься. Эмми.
— Ты теряешься из-за желания потеряться.
Но в месте, называемом затерянным обнаруживаются странные вещи.
— Ребекка Солнит
— Все прошло хорошо.
Обри присаживается на стул рядом со мной, пока я смотрю на свою тарелку с едой. Едой, к которой я не притронулась. Желудок все еще сводит от горячего дыхания на моей щеке и мрачных слов, сказанных на ухо всего двадцать минут назад.
Я моргаю, выходя из транса и поворачиваю голову к красивой рыжеволосой девушке.
— Ну?
Я повторяю. У нас должны быть разные определения этого слова.
Она тянется за булочкой в центре пустого обеденного стола. Не тот обеденным столом; а тот, что в женской комнате, предназначен только для секретарей. К счастью.
— Ты привлекла внимание Адама Мэтьюзза. Не то чтобы он собирался заявить на тебя права, но все равно впечатляет.
— Он не… я думала…
— Что? — Булочка останавливается, не долетев до ее губ. — Ты подумала, что это он заявил на тебя права?
Мой взгляд устремляется к нетронутой тарелке с пастой, поскольку я только внутренне признаю, что да, это именно то, что
я подумала. Я беру вилку и накручиваю лингвини, запихивая еду в рот, хотя бы для того, чтобы отвлечься.— Адам… — Обри откусывает небольшой кусочек рулета, и жует, размышляя. — Избирательный, можно сказать. Я здесь уже четыре года и видела, как он претендовал только на одну девушку.
Одна девушка.
— Кем она была? — вопрос срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.
Я не собиралась сразу задавать вопросы о Фрэнки, но я должна ухватиться за представившуюся возможность. Если раньше и были какие-то сомнения в том, что эти люди могли причинить вред моей сестре, то теперь они полностью исчезли.
Обри фыркает, но не отвечает. Когда я продолжаю пялиться на нее, она наклоняет голову.
— Ты серьезно? Запрещено называть или обсуждать девушек, которые были здесь ранее. Конфиденциальность и все такое.
Я выдыхаю и снова принимаюсь за блюдо. Конечно, это не может быть так просто. Бросая косой взгляд в ее сторону, пока жую, я пробую менее прямой подход.
— Это было недавно?
— Нет. Даже близко нет.
Мои мышцы расслабляются на долю секунды. Тогда это не могла быть Фрэнки. Но все равно остаются три других брата.
— Им всем нравятся женщины одного типа?
Она заправляет выбившийся рыжий локон за ухо.
— Не всегда, — говорит она, подмигивая. — Обычно они имеют определенный физический тип, да, я полагаю, ты уже поняла это.
Я киваю и откусываю еще кусочек, пытаясь казаться менее заинтересованной, чем есть на самом деле.
— Грифф может быть немного придирчив. Он груб, ты видела, поэтому ему обычно нравятся девушки, которые могут это вынести. Феликс более непринужденный, а Райф, он в какой-то момент предъявляет права почти на всех. Даже если это только на первый месяц, прежде чем кто-то из других братьев возьмет верх.
Я останавливаюсь на середине пережевывания.
— На всех?
— В значительной степени. Есть некоторые исключения, но они редки. Ему нравится лично знакомиться с каждой из девушек, и утверждение, что кто-то принадлежит ему, действительно является наиболее личным опытом, который здесь можно получить.
Я подношу стакан воды к губам и делаю несколько больших глотков. Ставлю напиток на стол и поворачиваюсь к ней.
— А Адам?
Она прищуривается и постукивает пальцем по губе.
— Я еще не разобралась в нем. Сомневаюсь, что кто-нибудь разобрался.
Когда я не отвечаю, она добавляет:
— Послушай. Не беспокойся об Адаме Мэтьюззе. Даже без него ясно, что ты нужна им. Ты получишь своего хозяина завтра к восьми часам утра.
Хотя меня охватывает тревога из-за того, что я знаю точное время, когда за мной придут, я не могу полностью осознать это, пока имя этого конкретного брата все еще витает в воздухе. Мгновение и его мягкие губы возвращаются к моему уху. Будет интересно наблюдать, как ты ломаешься, Эмми.
Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, когда встречаюсь с холодным зеленым взглядом Обри.
— Адам, он кое-что сказал мне, прежде чем выйти из комнаты.
Она терпеливо ждет, когда я продолжу.
— Что-то о том, как он будет смотреть, как я ломаюсь.
Когда я понимаю, что снова переворачиваю макароны, я откладываю вилку.
— Что он имел в виду под этим?
Она приподнимает бровь и отстраняется.
— Он хочет посмотреть?
— Смотреть на что? Что это значит?