Танцы марионеток

Ей нравится управлять чужими жизнями. Но нет ничего смешнее, чем кукловод, дергающийся при каждом рывке нитки, привязанной к его суставам. Она слишком сильно дергала меня, и ниточки в конце концов лопнули. Марионетка, вышедшая из повиновения, – как вам такая картина?

И разве можно осуждать ее за то, что она захочет хотя бы несколько минут полностью управлять жизнью той, которая так опрометчиво натянула нитки?

Кто бы знал, как мне надоело притворяться!

Кристина видела, что творится с мужем, и от испуга постепенно переходила к отчаянию. Как же так?! Она стольким пожертвовала ради него! С его молчаливого одобрения почти порвала отношения с матерью, бросила работу (хотя ей и самой хотелось это сделать), посвятила всю себя Роману… И это для того, чтобы увидеть, как в его глазах загораются знакомые ей огоньки, когда он смотрит на неоконченный портрет девчонки с ландышами?! Будь проклят тот вечер, когда она решила заключить пари с Конецкой! Это то же самое, что заключить сделку с дьяволом, – заранее ясно, кто останется в выигрыше. Почему такое сравнение не пришло ей в голову раньше?

Ей катастрофически не хватало рядом человека, с которым она могла бы посоветоваться. Подруги, приятельницы, мать – когда она вышла замуж, все они отступили на задний план, а затем и вовсе исчезли из ее поля зрения. Оставалось размытое воспоминание, как бледная тень с краю картины… Сказать по правде, она была уверена, что больше никогда не будет в них нуждаться.

И вот теперь такая беда… Кристина ощущала себя беспомощной, как ребенок. Что делать? К кому бежать? Может быть, поговорить с этой девчонкой? Бессовестная кукла, у которой на лбу написано, как хочется ей отобрать чужое! Но Кристина твердо знала о себе, что, окажись она в такой же ситуации на месте куклы, держалась бы за свой шанс руками и ногами. Что руками! Вцепилась бы в него зубами и не выпустила бы. Значит, и кукла не выпустит.

Скандалы с мужем могли лишь ухудшить положение. Роман упорно делал вид, что не понимает ее намеков, а говорить прямым текстом Кристина панически боялась: а вдруг он признается, что все ее предположения – правда?! Что ей тогда делать?!

Господи, как вдруг захотелось, чтобы кто-то пожалел ее, выслушал, сказал, что все наладится! Она была настолько растеряна, что всерьез подумывала, не пойти ли ей за советом к старухе Конецкой, но вовремя опомнилась. Один раз заключив сделку с чертом и потерпев убытки, глупо надеяться, что вторая закончится иначе.

Всхлипнув, Кристина отыскала в записной книжке телефонный номер квартиры Марты и позвонила, молясь, чтобы мать взяла трубку.

Шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ-шарк-топ. Тапочки шваркают по паркету, сообщая всем в квартире, что по коридору движется, хромая, грузная пожилая женщина – по всей видимости, одна. Значит, мерзавка Лия снова отпросилась у добросердечной Вали по своим делам.

Конецкая гневно раздула ноздри, повернула голову в сторону двери. Та приоткрылась, будто бы под воздействием ее взгляда, и Валентина вошла в гостиную. По лбу струился пот, волосы у корней стали мокрыми. «И все равно в рубашке, надетой на теплую майку. Господи, что за деревенская привычка одеваться капустой!»

– Духота! – выдохнула Мурашова, рухнув в кресло и вытирая капли пота рукавом рубашки. – Летом мы просто сваримся.

– Летом мы будем одеваться по погоде, а не как демонстрационный манекен из палатки черкизовского рынка. Что-то случилось? Как ты себя чувствуешь?

– Физически – не очень, – призналась Валентина, моргая воспаленными веками. – Да и морально… Поэтому я и пришла.

– Тогда не тяни кота за яйца и выкладывай.

– Выложу, выложу, не торопи меня.

Она выдохнула, снова провела рукой по лбу, пошевелила губами, как человек, пытающийся подобрать нужные слова, и наконец решилась:

– Марта, помнишь, я спрашивала тебя, зачем ты привела Юлю? Ты мне тогда не ответила.

– Я тебе ответила, что собиралась…

– Подожди, не перебивай! – с неожиданной твердостью возразила Мурашова. – Да, ты что-то придумала в ответ, но это была неправда. Я очень долго размышляла над тем, что происходит. И в конце концов, кажется, поняла. Час назад мне звонила Кристина.

– Вот как?

«Никакого торжества, никакой радости. Лишь легкое удивленное движение бровями, скорее, с неодобрительным оттенком».

– Да, и она сильно расстроена. Я не очень хорошо поняла, что случилось. Кажется, пока ничего непоправимого, но девочка волнуется, переживает…

– Твоей девочке – за тридцатник! – усмехнулась Марта. – Последний раз она звонила поздравить тебя с днем рождения восемь месяцев назад. А как хвост прищемило, значит, прибежала к мамочке?

«Отлично. Ну же, Валя, возрази мне! Начни защищать свою ненаглядную Кристину, как ты всегда это делала. Я выдам тебе все твои аргументы „против“, и у тебя не остается ничего, кроме жалости к заблудшей овце, которую потрепал в ближайшем леске проголодавшийся волк. Давай, говори: „Марта, ты ошибаешься!“»

– Марта, ты ошибаешься! – покачала головой Мурашова. – Точнее, снова говоришь мне неправду. Ведь это твоих рук дело, да? Это ты устроила все таким образом, что Кристине стало плохо?

– Что?! Валя…

– Не обманывай меня, пожалуйста. Ты знаешь, как это нехорошо с твоей стороны – обманывать меня! Потому что я никогда не могу догадаться, в чем ты соврала, а в чем сказала правду.

– Валюша…

– Нет, постой! Я хочу тебе сказать, Марта, что я знаю – то есть нет, чувствую, что ты затеяла что-то нехорошее. Все было не просто так: и эта бедная девочка, которую ты нещадно шпыняла, и твои встречи с Романом, у которого ты якобы задумала купить картину… Как будто я не знаю, как ты относишься к его творчеству! – Валентина перевела дух и закончила: – Так вот, я хочу, чтобы ты это прекратила.

Брови Марты против ее воли полезли вверх – слишком высоко для простого недоумения.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – не веря своим ушам, переспросила Конецкая.

– Чтобы ты это прекратила, – твердо повторила Валентина. – Ты думаешь, я совсем поглупела, да? Я не желаю, чтобы ты причинила боль моей девочке ради того, чтобы она снова начала общаться со мной. Я не хочу, чтобы она страдала!

– Ты не желаешь, ты не хочешь! – передразнила Конецкая, не сдержавшись. – А чего ты хочешь?! Гнить одна со мной в этой квартире?

– Вот! Значит, я была права! Ты и в самом деле что-то затеяла!

– Ах, боже мой, Валя! Я тебя умоляю!

– Нет, ответь мне! Это твоих рук дело?! Как бы то ни было, я не стану в этом участвовать!

Мурашова топнула больной ногой по полу, и тут же лицо ее исказилось от боли. Глядя, как она охает, наклоняется к ноге, поглаживает колено, Конецкая не вытерпела:

– Да! Да, моих рук дело! А вернее, моего ума и знания людей! И не смей говорить, что не станешь в этом участвовать, – я делала это только для тебя! Для тебя одной!