Танцы минус

Утром, хоть и встаю поздно, но чувствую себя не выспавшейся и злой. Гостиница тиха и пуста. Все уже выдвинулись навстречу трудовым будням. Ресторан на первом этаже, в котором осуществляется прокорм съемочной группы, тоже закрыт. «Опоздала усюду». Вспоминаю эти слова и невольно начинаю улыбаться.

Этой истории уже много-много лет. Собственно, история даже не моя. Но я ее почему-то люблю. Рассказывала ее мне девчонка, с которой я жила в одной комнате в интернате. Это был очередной детский дом, в который меня раз за разом пристраивал тренер. Но в этом я, как ни странно, прижилась. Видимо, атмосфера в этом заведении была другой, отличной от холодной официальной «доброты и заботы» других государственных учреждений по присмотру за безнадзорными детьми.

Так вот! Та девчонка рассказывала историю про свою бабушку. Причем как-то просто к слову. Почему она меня так зацепила, что я запомнила ее навсегда?.. Мама и папа этой девчонки (когда ее самой еще и в проекте не было) пришли домой из института среди дня. Уходить по делам (они оба подрабатывали вечером) им надо было еще только через пару часов. Постоянный недосып сказывался, и они решили прикорнуть, пока было время. Предупредили бабушку, чтобы она разбудила их строго в определенное время.

Проснулись — за окном тьма, вместо белого дня, как планировалось. А рядом, у их изголовья стоит переминаясь с ноги на ногу бабушка и совершенно убитым тоном тихонько приговаривает себе под нос: «Миленькие мои! Опоздали усюду!»

Старушка просто не смогла решиться будить их… Слишком любила, чтобы лишить возможности выспаться… Вот только всей ее любви не хватило на то, чтобы предотвратить их гибель в автомобильной аварии. А потом умерла и сама бабушка, в результате чего ее маленькая внучка и оказалась в детском доме. А вот история сохранилась. В моей памяти так точно…

Иду сначала в фитнес. Помучить мышцы моей бедной спины. Потом по дороге на съемочную площадку покупаю здоровый мешок пончиков. Они горячущие, сахарной пудры продавщица не пожалела, коричневая бумага пакета тут же промаслилась. Красота и вкуснота. Все, как в детстве. В ту пору, когда за меня еще не взялся Иван Сергеевич Терехин, мой тренер. До места доношу хорошо если половину купленных сладостей. И на эти остатки народ набрасывается так, словно не ел вообще никогда в жизни. Последний пончик достается Яблонскому, который отвоевывает его, на всю катушку используя свое главенствующее положение в нашей кино-стае.

Распихав страждущих с криками: «Идите работать, бездельники!», Яблонский вонзает свои непозволительно белые зубы в сильно примятый и уже остывший пончик, как собака в косточку. Аж рычит. Сахарная пудра, которой на дне пакета еще полно, тут же припорашивает его темную эспаньолку, сыпется на черную майку. Пончик исчезает мгновенно. Яблонский для верности еще раз заглядывает в пакет — не осталось ли еще хоть чуть-чуть, горестно вздыхает и принимается вылизывать с пальцев, а потом и со дна пакета сахарную пудру. Смешной. Неужели несколько часов назад я собиралась связать его и душить, натягивая ему на голову целлофан?..

— Что ж вы голодные-то такие? Пообедали бы…

— Некогда, Маш! И поговорить нам тоже сейчас некогда, а хочется. Не понял я тогда ничего. Зря ты отказалась от того, чтобы я тебя ночью с поезда встретил. Я расстроился…

— Я даже видела как…

Оставляю его с недоумением на лице, через которое начинает медленно проступать понимание и, как мне кажется (хоть я сама в это не больно-то верю), смущение. Оксана смотрит на меня победительно. Наверно он все-таки что-то такое ей пообещал. Мне в общем-то все равно, будет та сцена в кино или нет, но почему-то все равно обидно. За все тот же «конечный результат», за который так ратовал не так давно Яблонский. Ведь сцена с моим танцем действительно получилась классной.

Егор не звонит. Проверяю телефон — а вдруг не слышала? Вот идиотка-то наивная! Наверно, муж мой все-таки прав — я действительно дура. И все мы бабы вместе взятые тоже. По крайней мере там, где речь идет о тех, кого мы любим, кого приручили, кого считаем частью себя…

Любовь, как радикальный метод борьбы с разумом. Вроде того, как гильотина идеальна для окончательного устранения перхоти…

Иду, смотрю на телефон, вместо того, чтобы смотреть перед собой, и в результате сталкиваюсь с Евгенчиком. Сразу понятно почему это происходит — у нашего энергичного директора в руках аж два телефона! И он тоже смотрит на них, а не вперед. И как мы раньше жили без них?

У Сидорчука на лице написала вселенская тоска.

— Маш! У тебя сеть есть?

— Вроде да…

— А эти суки, едрить их в колено, опять вне зоны доступа! Оба. Долбаная связь! Специально ведь перед тем, как ехать сюда узнавали, какой провайдер в этих краях надежнее всего работает. И здесь, перед тем как симки с местными номерами купить, еще дополнительно уточняли. И — вот тебе! Яблонский где?

Отвечаю стандартно:

— Где-то тут был. А что?

— Да как что? Все ж телефоны, который покупались для нужд съемочной группы, на его имя записаны, а эти заразы в колл-центре соглашаются говорить только с владельцем номера…

— Постой-постой! На Яблонского все номера?..

— Ну да.

— Евгенчик! А сколько их всего? Не знаешь?

— Знаю. Как не знать? — начинает загибать пальцы. — У меня — три. Мало ли кому дать для связи надо будет? Два вот они, третий сейчас водителю на дежурной машине отдал. Еще у оператора-постановщика, у главного осветителя, у дизелистов, у механиков в гараже. Итого, кажется, семь. Ну да! Все правильно.

— А у самого Яблонского?

— У него нету. Он у нас мальчик крутой, с понтами. И денег у него — хоть попой ешь. Сказал: «Чего я буду как идиот с двумя телефонами ходить? Один местный, другой не местный!» В итоге подключил себе на свой постоянный номер какую-то услугу, чтобы подешевле в роуминге…

Дальше уже не слушаю. Дальше мне уже совершенно не интересно. Дальше мне бы срочно остаться одной, быстро-быстро подумать и позвонить. Федька сказал Егору, что тем двоим, что меня бить хотели, звонили с телефона Яблонского. Егор сообщил о том же мне. Но ведь я сама-то так и не видела телефонного номера, про который шла речь! Что как это не личный номер Ивана, а один из тех семи, про которые мне только что рассказал Евгенчик?

Звоню Федьке.

— Федь, помнишь ты пробивал телефонный номер, с которого звонили тем двоим, что на меня напали?

— У меня, Маш, склероза пока нет. Анька, правда, в этом иногда сомневается, но я-то сам точно знаю.

— Федечка, а ты, случаем тот телефончик не помнишь? Или, может, записал где?

— Маш! Ну ты за идиота-то меня не держи! Ясен пень записал. И к материалам следственного дела его приобщили.

— Продиктуй. Или смской пришли.

Сопит. Насторожился.

— А тебе, голуба-душа, зачем?

Обрисовываю ситуацию. Тихо ругается. Потом через какое-то время принимается диктовать. Ну точно — это какой-то совершенно незнакомый мне номер, который не имеет ничего общего с тем телефоном, на который я всегда звоню Яблонскому… Сообщаю об этом. Федька ругается уже громко.