Танцы на стёклах

Хирург кинул в сторону коробку жидкого мыла, чтобы отвлечь мужчину. Тот повернулся на смачный шлепок пластика о стену и не успел ничего предпринять против выскочившего на него врача. Станислав Алексеевич с размаха выбил скальпель из его рук. Тот звучно упал, подпрыгивая по кафелю, как резиновый мячик и приземлился у ног застывших пациентов. Весь коридор стал походить на музей восковых фигур, настолько все свидетели казались неподвижными. Застыла и я, зажимая себе кулак зубами, чтобы не закричать от ужаса и страха.

В голове стали проноситься картины прошлого, когда отца пытались реанимировать и спасти. Безрезультатно. Тогда тоже кричали, также громко, как сейчас отдавал команды Станислав Алексеевич.

Он, уже не обращая внимания на борьбу санитаров с обезумевшим напавшим, склонился над еще дышащей медсестрой.

Жива.

Кровь хлещет у нее из шеи, которую рукой зажимает Станислав и кричит, чтобы везли каталку. Его белоснежный халат мигом пропитывается кровью, но рука сдерживает поток, зажав нужное место на шее. Взгляд сосредоточен и непоколебим. Случись сейчас бомбардировка со стороны Китая или США, он ни на секунду не отвлечется.

Медсестра дышала хрипло и рвано, из глаз стремительно уходила жизнь, даже кричать от боли у нее уже не было сил.

Безумного повязали, а медсестру увезли в операционную, с так и не отпустившим её шею хирургом.

Он спасет её, он должен её спасти.

От потоков ветра из-за движение каталки дверь процедурной захлопнулась, и я, наконец, отпустила кулак и завыла в полный голос. В душе так ярко звучала "Зима" Вивальди, словно поддерживая внутренний хаос.

Прижавшись к стене, я содрогалась от рыданий. Ноги подкосились, и я сползла по стене, чувствуя, как меня накрывает отчаяние. Я прикрыла глаза, но в голове, ослепляя, так и горели бешеные, налитые кровью глаза и выгнувшееся, словно от электрического тока, тело медсестры. Картинка сменилась, и вот я уже узнаю Станислава Алексеевича. Он спасал медсестру, неважно, что недавно ей нахамил. Для врача жизнь пациента превыше собственных амбиций и дурного воспитания. Счет шел на секунды, кровь была повсюду.

Взглянув на свои носки, я увидела красные капли, словно напоминание в какой опасной близости находилась от участи жертвы. Всего лишь в шаге от вероятной смерти.

Нет, я бы не умерла.

Он бы спас меня, так же как сейчас спасает свою коллегу.

В голове сотни мыслей, но над всеми, довлело его напряженное, и что греха таить, красивое лицо.

Господи! На моих глазах чуть не умерла девушка, а я думаю о нем.

Надо выйти, потом в душ. Наверняка, коридор скоро опустеет, а в каждой палате будет идти бурное обсуждение произошедшего. Как вообще сюда попал этот псих? Как больница допустила такую грубейшую ошибку безопасности? Как в его руках оказался хирургический инструмент? Вопросы, вопросы, и не факт, что я получу ответы, что я хотела их получить.

Спустя минуту или час, или вечность, я наконец открыла заплаканные глаза и осмотрелась. В процедурной ничего не изменилось. Все те же стеклянные стеллажи, столик с медикаментами и все тот же запах дезинфектора, смешанный с лимонным душком парфюма Станислава Алексеевича.

В горле так и стоял ком. Сделав пару глубоких судорожных вдохов я ощутила, что дышать стало легче. Из приоткрытого окна так и задувал лёгкий ветерок, орошая молекулами свежего воздуха разгорячённое слезами лицо. Я прикрыла глаза и попыталась представить себя на острове спокойствия и тишины посреди бушующего океана страстей. За дверью все так же слышался гул голосов и мне не хотелось в него окунаться. Лучше еще посидеть здесь, наверняка, скоро придет другая медсестра, с другой коробкой перчаток.

Незаменимых нет, и эта истина пришла ко мне, когда отца на следующий же день после смерти заменили на рабочем месте, пока положение их семьи неуклонно ухудшалось.

Медленно поднявшись, скользя пальцами по гладкой стене, я ощутила, как затекли ноги, долго находившиеся в согнутом положении.

Прошла еще минута или час, а я так и стояла, не двигаясь, словно застывшая фигура в бесконечности бытия.

Прижавшись затылком к прохладной стене, я медленно приходила в себя, но дыхание было все еще рваным от обильного потока слез, которые и сейчас лежали соленой влагой на губах.

Дверь скрипнула, открылась и я вяло перевела взгляд на вошедшего.

Станислав Алексеевич.

Хладнокровный с виду, но в глазах все еще полыхал адреналин. Как давно все произошло? Как давно я здесь стояла? Как давно я была просто Машей Синицыной, жаждущей танцевать и стать знаменитой? Теперь только одно желание плескалось в дрожащем тонком теле, еще не оформленное, но такое дразнящее, как жужжание комара. Быть в его, таких надежных руках.

Станислав Алексеевич, все еще в операционной форме стоял и разглядывал опухшее от слез лицо, покрасневшие глаза, дрожащие губы и зажатые в кулаки руки. Красива ли я сейчас для него? Почему-то это меня тревожило меньше всего.

– Она жива? – то ли вопрос, то ли хрип, вырвавшийся из пересохшего горла, но он понял, потому что почти таким же голосом ответил, отрывисто:

– Да. Успели. Состояние стабильно.

Услышав собственный всхлип, я почувствовала новые слезы и крупную дрожь, заставившую тело сотрясаться.

Спас. Но разве могло быть иначе?

Он взирал на истерику, не отрываясь, и невольно сделал шаг ко мне. Небольшой, но такой неотступный.

– Почему ты еще здесь? Ну, утихомирься, все же закончилось.

На негнущихся ногах я приблизилась к мужчине. Шаг. Еще один и вот я буквально впечатываюсь в жёсткое тело, обхватив его трясущимися руками. Пальцы погладили влажные от пота волосы, ощупали шею, плечи, щёки, нос, лоб, словно проверяя наличие ран, готовые тут же залечить их своей нежностью. Я чуть его не потеряла. Сойдя с ума от мужского запаха и близости, я, не сдерживая порывов, прижалась мягкими губами к его твердым, неподвижным. Сейчас весь мой мир сосредоточился в этом месте, в этом человеке.

Станислав Алексеевич не двигался. Казалось, он с легким, почти научным интересом наблюдал за вторжением в личное пространство. Но в глубине его глаз вдруг вспыхнул огонь возбуждения, когда я поцеловала его. Тело напряглось, дыхание участилось. Взгляд серых глаз обжигал, как пар от кипящей воды, и вмиг я забыла все, что знала и умела. Мечты и планы превратились в молекулы и рассыпались, чтобы обратиться в безумное желание принадлежать этому мужчине.

Чего же он ждет? Мне это нужно, разве он не понимает? Неужели хочет, чтобы умоляла?

– Прошу, – вконец отчаявшись, прошептала я, сквозь поцелуи. Кончик языка прошёлся по горячим губам, и Станислав Алексеевич дернулся. Прикрыл глаза. Когда открыл, из его горла вырвался гортанный рык, а тело пришло в движение.

Резкий рывок рукой, и послышался щелчок замка пластиковой двери.

Глаза в глаза и больше нет врача и пациентки. Есть Стас и Маша, есть мужчина и женщина. Здесь только он и я.

Стас сделал затяжной вдох, словно пловец перед прыжком в воду и нырнул в меня, захватывая в плен медовый рот. И не было в этом нежности, только желание покорять. Губы, язык, всё тело было уже в плену, но я и не намеревалась вырываться. Я упивалась его властью над собой: жадными руками, которые в плотное кольцо обхватили мой тонкий стан, низким голосом, шепчущим, какая я сладенькая, твердым горячим естеством, опаляющим даже сквозь несколько слоев одежды. Его напор пугал до дрожи, словно он только что проснулся от многовекового сна и стремился нагнать все упущенное. Я трепетала от страха, но старалась отзываться, вкладывая в неистовый поцелуй всю благодарность и восхищение, что зиждилось внутри возбужденного тела.