Танцы с королями

Жасмин улыбнулась:

— Ему очень повезло… мадам. — Она уже собиралась сказать «мое дитя», но вовремя остановилась.

— Вы можете увидеть его в любую секунду. Встреча с вами доставит ему огромное удовольствие, моя дорогая герцогиня!

— Ах! — Жасмин печально покачала головой. — Узнает ли Его величество меня после стольких лет…

— О да, мадам! — Ренетта искренне возмутилась тем, что Жасмин недооценивает собственную привлекательность. — Вы красивая женщина, а Людовик никогда не забывает лицо, приглянувшееся ему хоть раз.

И едва успела маркиза де Помпадур закончить свою речь, как в ее покоях появился король. Она быстро встала и, сделав почтительный реверанс, оживленно защебетала о визите Жасмин. Их глаза, не отрываясь, глядели друг на друга, когда король медленно поднес к губам руку маркизы. Жасмин наблюдала за ними со стороны и за эти несколько мгновений могла оценить выражения лиц Людовика и Ренетты. Да, в том, что эти люди искренне и глубоко любят друг друга, не могло быть никаких сомнений. Людовик значительно погрузнел и еще больше раздался в плечах, но все же оставался в хорошей форме. Несмотря на свои сорок шесть лет, он по-прежнему был привлекательным и галантным кавалером, обладающим загадочной притягательностью. Когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись забавные, милые морщинки, однако нельзя было не заметить, что тяжелый груз государственных обязанностей оставил отпечаток на чертах его лица. В одежде Людовик был все также опрятен до мелочей и следовал веяниям моды. Его кружевные галстук и манжеты блистали первозданной белизной. Жасмин уже говорили о том, что в его апартаментах было установлено две ванны. В одной он мылся, а в другой смывал с себя пену. Ей вдруг живо вспомнились те нежные чувства, которые она когда-то испытывала к нему, но они затаились в особом уголке ее памяти, словно в закрытой шкатулке, точно так же, как ее любовь к Мишелю, хранившаяся в другой. Эти чувства были разделены надежной преградой из нескольких десятков лет и не смешивались между собой. Сейчас Людовик был для нее королем Франции и никем больше, и Жасмин испытывала к нему огромную симпатию и благодарность за оказанную ей великую милость. Когда он повернулся к ней, Жасмин сделала реверанс, низко опустив голову, и тогда Людовик подошел и, взяв ее за руку, помог подняться.

— Мне очень приятно видеть вас снова, Жасмин.

— Это для меня большая честь, сир.

— Насколько мне известно, вы с мадам де Помпадур — давние знакомые.

— К счастью для меня…

В разговор вмешалась Ренетта:

— И для меня тоже. — Она взяла Жасмин за руку. — Надеюсь, мы и дальше будем добрыми друзьями, мадам.

Имя Жасмин было опять внесено в гостевые списки Версаля, и ей стали присылать приглашения на все увеселительные мероприятия. Вначале она посещала все без разбора, стремясь наверстать упущенное. Развлечения по-прежнему отличались большим разнообразием и среди прочего включали в себя спектакли и балеты в исполнении лучших европейских трупп и концерты самых талантливых музыкантов, но вскоре Жасмин обнаружила, что все это уже не вызывало у нее такого интереса, как в молодости. Большая часть придворных была ей незнакома, а те, кого она ранее считала друзьями, избегали общения с ней, видя в Жасмин старую, скучную провинциалку. Даже если бы она вернулась в Версаль с соломой в волосах и совершенно одичавшей, напрочь забывшей дворцовый этикет, то и тогда ее вряд ли подвергли бы большему остракизму. Дружба с Ренеттой доставляла ей больше неприятностей, чем выгод, ибо враги Ренетты стали и ее врагами, и Людовик здесь был бессилен чем-либо помочь. Габриэла де Вальверде, которая наверняка поддержала бы ее, оставила Версаль и уехала жить к замужней дочери на Мартинику.

По прошествии нескольких месяцев Жасмин прекратила регулярные посещения Версаля, изредка наведываясь на какой-либо концерт или спектакль, вызвавшие ее особый интерес. Вместе с тем она присутствовала на всех светских собраниях, устраивавшихся в покоях Ренетты или под ее покровительством. Там, как правило, бывали люди, совершенно не интересовавшиеся ее прошлым. Во время этих вечеров она познакомилась со многими членами семьи Пуссон. Ренетта обожала родственников, а ее веселый братец не терял времени даром, жуируя напропалую. Маркизе и в голову не приходило, что эти люди, являвшиеся буржуа до мозга костей, могут казаться не к месту во дворце, но, похоже, и сам король не давал ей повода сомневаться в этом, наслаждаясь переменой окружения и чувствуя себя с ними вполне непринужденно.

Иное впечатление производили на Людовика художники, посещавшие салон маркизы де Помпадур: он находил их слишком эксцентричными. Но кроме них, там всегда присутствовали писатели, ученые и известные философы, стаей увивавшиеся за своей покровительницей, и в их обществе монарху никогда не было скучно. Общения в такой компании Жасмин сравнивала с глотком великолепного искристого шампанского, которое также непременно подавали на этих вечерах вместе с восхитительными закусками, и поэтому она не пропускала ни одного вечера. Рано или поздно там должен был появиться и Мишель Бален, хотя, как сказали Жасмин, художник в последнее время посещал Версаль гораздо реже. Злые языки утверждали, что это произошло, потому что слава лучшего живописца перешла к Буше, написавшему последний портрет Ренетты, от которого король пришел в неописуемый восторг. Другие, однако, говорили, что Бален стал настоящим отшельником, полностью отдавшись своему призванию. Когда минуло довольно много салонных вечеров, а Мишель так и не появился ни на одном из них, Жасмин перестала о нем думать. Он принадлежал к другой части ее жизни и ничем не был связан с настоящим. Лишь его картины в залах Версаля изредка напоминали ей о нем.

Время возвращения Жасмин в Шато Сатори почти совпало с началом знаменитой семилетней войны. По улицам часто маршировали солдаты, отправлявшиеся на поля сражений. Иногда появлялись и мелкие подразделения иностранных наемников в красочных, непривычных глазу французов мундирах; эти солдаты громко и шумно разговаривали между собой на разных языках. Будучи занята собственными переживаниями, Жасмин не думала о войне. Ностальгия по дням юности привела ее однажды в Париж, где она увидела магазин на Елисейских полях, когда-то принадлежавший ее матери. Теперь там размещалось шикарное заведение модистки. Жасмин вышла из своей кареты, чтобы взглянуть на шляпки, выставленные в витрине, и чуть было не поддалась соблазну зайти и купить одну из них, только ради того, чтобы снова побывать в этих стенах. Внутри заведения в одном из зеркал появилось ее отражение, размытое полупрозрачными газовыми шторами, которые отделяли витрину от остального помещения. Перед этим зеркалом сидела примерявшая модную шляпку молодая женщина, которая была полностью поглощена своей внешностью. Жасмин вздохнула и, повернувшись, пошла назад к карете. На полпути она остановилась и чуть было не передумала, но затем сочла эту идею вздорной и нелепой. Через несколько секунд карета умчала ее прочь. Случайная встреча между матерью и дочерью так и не состоялась.

Вскоре после этого из магазина вышла Виолетта, а вслед за ней семенил маленький негритенок в красной ливрее, который нес полосатую коробку с покупкой. Перед тем, как сесть в поджидавший ее экипаж, она надменно вскинула голову и процедила кучеру: «Назад, в Парк-о-Шерф». По всему было видно, что эта шикарная дама прошла долгий путь и уже ничем не напоминала несчастную девчонку, которую ставил на кон пьяный вояка на грязном постоялом дворе.

На следующий день Жасмин съездила в город Версаль в веерный магазин рядом с Плац-де-Арм, также бывший ранее собственностью семьи Пикард. На этот раз она рискнула войти. Вееры, продававшиеся там, выглядели довольно симпатично, но им не доставало того изящества, изюминки, которые ранее выделяли изделия Маргариты из всех остальных. Побежденная любопытством, она прошла под аркой и оказалась во внутреннем дворике, вокруг которого располагалось трехэтажное здание мастерских. Ее неприятно поразили кучи мусора, заброшенность и захламленность. Во времена ее матери здесь все выглядело по-другому. Никто не обратил внимания на ее приход, и она зашла в дверь одной из мастерских. В нос Жасмин сразу же ударил резкий, спертый запах грязи, гниющего тряпья и мочи. Слышался шум ткацких станков. Взглянув через стеклянную дверь, она изумилась огромному количеству станков, втиснутых в небольшое помещение. Ткачи сновали туда-сюда в мокрых от пота рубашках, а маленькие дети, скрючившись наподобие обезьян, лазали под станками и связывали нитки, когда те обрывались.

Придерживая пальцами подол платья, Жасмин поднялась по скользкой, грязной лестнице на второй этаж. Там, за другой стеклянной дверью, трудились кружевницы; десятки женщин тесно сбились вместе в помещении, где раньше ювелиры ее матери спокойно занимались своим ремеслом, не мешая друг другу.

Веерщиц Жасмин обнаружила на третьем этаже. И опять ее сердце защемило от боли за женщин и детей, сидевших в невероятной тесноте за длинными столами и толкавшихся локтями. Ранее здесь было строго ограниченное количество рабочих мест. Она открыла дверь и сделала шаг вперед. Ее кринолин с трудом протиснулся сквозь узкий проем. Казалось, в образе Жасмин, одетой в платье цвета спелой пшеницы и широкую соломенную шляпку, в освещенную тусклым светом мастерскую явилась последняя мода и яркое солнце. Работницы, все как одна, повернулись и в течение нескольких секунд глазели на пришедшую, а затем опять принялись за работу. Старшая среди них отложила, свою работу и, подойдя к Жасмин, почтительно присела в реверансе. Это была женщина лет сорока пяти; из-под ее чепчика выбивались тронутые сединой волосы, усталые глаза настороженно всматривались в гостью из-за стекол маленьких очков.

— Добрый день, мадам. Вход в магазин с улицы. Там и продаются товары, которые мы здесь производим.

— Мне просто интересно, — ответила Жасмин, — ведь я еще помню те времена, когда вееры мадам Пикард производились на всех трех этажах этого здания.

Лицо женщины осветилось улыбкой:

— Я работала здесь на баронессу Пикард, когда еще была девочкой. А вы знали ее, мадам?

— Я ее дочь. Как ваше имя?

— Мари Фремонт. Я помню вас, мадам.

Они немного побеседовали. Все обстояло так, как и ожидала Жасмин. Здание находилось в таком неприглядном состоянии из-за полного безразличия богатого домовладельца, который сдавал помещение внаем мелким предпринимателям. Его интересовало лишь своевременное внесение платы. Хозяин Мари Фремонт владел несколькими веерными мастерскими, и везде условия труда были такими же ужасными. Работа изнуряла людей, доводя их до страшного изнеможения. Перед тем, как уйти, Жасмин перекинулась парой слов с каждой работницей, как в прошлом. У двери она поинтересовалась у мадам Фремонт насчет одной женщины, у которой был сильный кашель.

— Как исхудала эта женщина! Она больна?

— У нее слабые легкие, но, пока она в состоянии трудиться, я не хочу выставлять ее на улицу. В прошлом году у нее умер муж, и теперь ей стало очень трудно сводить концы с концами. Здесь же работают две ее маленькие дочери, а двух самых маленьких я позволяю ей держать на складе. Там она их привязывает веревкой к столбу и они ползают, как собачонки.

Жасмин покачала головой, испытывая отчаяние и сострадание к несчастной матери и ее детям. Вынув несколько золотых монет из кошелька, она подала их мадам Фремонт:

— Купите ей лекарство и освободите от работы на несколько дней. Моя мать всегда обращала особое внимание на работниц, страдавших чахоткой, и старалась вылечить их, чтобы не заразились другие. Сообщите мне адрес этой женщины, и я позабочусь, чтобы она получила еду и деньги для себя и своей семьи. Если возникнут какие-то трудности с вашим хозяином, пусть он обратиться к герцогине де Вальверде в Шато Сатори.

Этот случай убедил Жасмин в том, что для нее открыто широкое поле деятельности по оказанию помощи нуждающимся и страждущим. Она никак не могла взять в толк, почему в таком процветающем городе, где тратятся бешеные деньги на предметы роскоши, ведется бойкая торговля и гостиницы кишат приезжими, которые не знают девать деньги, ремесленники и работницы вынуждены гнуть спины, убивая свое здоровье, за ничтожные заработки, и повсеместно существует страшная нищета. В сельской местности, где достаток труженика зависит от урожая или недорода, такое положение могло считаться более или менее естественным, но здесь, и это Жасмин чувствовала всей душой, ему не было оправдания. Еще когда она была подростком, Маргарита открыла ей глаза на тяжелую жизнь, которую приходится вести многим малоимущим, но тогда эгоизм, свойственный юности, помешал ей проявить подлинный интерес и сочувствие к несчастьям простого люда. С годами она научилась смотреть на эту проблему глазами матери.