Танцы с саквояжем Вуду

Истинная правда.

Мой отец тоже был сочинителем. Судите сами.

Когда я только пошел в детский сад, воспитательница попросила детей изобразить на рисунке, чем наши отцы зарабатывают на жизнь. Я изобразил, и мой рисунок так впечатлил воспитательницу, что она вывесила его в холле (между прочим, большая честь).

Через неделю воспитательница обратилась к моему отцу с предложением.

— Мистер Рэнкин, — сказала она, — не смогли бы вы как-нибудь прийти в сад и рассказать детям о своей работе?

Мой папа, плотник по профессии, спросил, зачем.

— Затем, — ответила воспитательница, — что у нас в саду дети никогда не видели китолова.

Дело в том, что за несколько недель до этого разговора папа подарил мне зуб кашалота и рассказал, что добыл его из пасти убитого животного во время одного из своих многочисленных китовых походов. На самом деле он никогда в жизни не был в море и, чтобы развлечь сынишку, просто выдумал эту историю.

Любой нормальный отец, столкнувшись с такой просьбой, тут же выложил бы всю правду и посмеялся бы над сложившейся ситуацией. Но только не мой папа. Он честно служил своему призванию. Без малейшего колебания он согласился, пришел домой, смастерил импровизированный гарпун для демонстрации техники метания и через неделю явился в сад.

До конца года я ходил в садике героем.

Так продолжалось на протяжении всей жизни отца. Дослужился он не до ахти каких высот — стал всего лишь прорабом, но где бы он ни работал, везде оставлял о себе неизгладимое впечатление. Особенно же поразил он всех, когда много лет спустя с таким смаком сошел в могилу.

Ни у кого и в мыслях никогда нет, что можно уйти с похорон родного отца со слезами смеха на глазах. Я один знаю, что такое возможно. Папа посмеялся в последний раз и позволил нам смеяться вместе с ним.

Тон тому, что случилось, в начале церемонии похорон задало в некоторой степени сюрреалистическое происшествие. Один из священников чихнул и вытащил из кармана безразмерный красный клетчатый платок. Любому другому человеку эта деталь ни о чем бы не сказала, но только не мне.

Последний раз я видел подобный платок почти сорок лет назад. Тетушка Эдна — сестра моего папы — всегда носила такой у себя в сумочке. Исходивший от него запах лаванды так мне нравился, что всякий раз, когда она приходила в гости, я притворялся простывшим, чтобы она разрешила мне в него высморкаться. Я погружал лицо в носовой платок и вдыхал его изумительный запах.

Носовой платок священника расшевелил во мне давно забытые детские воспоминания. Но дело было не только в платке.

Дело было в мятной конфете.

Когда священник вынул платок, из его кармана выпала мятная конфета, покатилась по церковному полу и замерла под гробом моего папы.

И оставалась там всю службу.

Впрочем, любопытное происшествие с безразмерным красным платком и мятной конфетой — ничто, повторяю, ничто по сравнению с тем, что случилось потом.

Священник был серьезным, энергичным молодым человеком с лицом, как у только что выкупанного младенца. Зачем они так намывают себе лица? Или чистота — залог благочестия? Не знаю, но, весь раскрасневшийся, он энергично взобрался на кафедру, оправил мантию и стал читать над моим папой проповедь.

— В этом приходе я всего лишь девять месяцев, — начал викарий, — поэтому познакомился с мистером Рэнкиным лишь на последней стадии его болезни. Неоднократно беседуя с ним, я убедился, что это совершенно необыкновенный человек. Мистер Рэнкин прожил жизнь, о которой большинство из нас могли лишь прочесть в книгах. Он в одиночку пересек пустыню Калахари, обогнул мыс Горн, покорил несколько высочайших горных вершин мира, а во время Второй мировой войны дважды был отмечен наградами за беспримерное мужество.

Услышав все это, я перевел взгляд с мятной конфеты, на созерцание которой было настроился, на викария. На моем лице, должно быть, отразился ужас. Я решил, что викарий говорит о другом человеке. Ну посудите сами: в глазах молодого священника, в мыслях обращенного совершенно на другое — скажем, на молодых прихожанок, этот почивший старик был ничем не лучше других таких же стариков. Я уже почти встал со своего места, чтобы вывести служителя из заблуждения, когда вдруг услышал чье-то хихиканье.

Церковь была переполнена — у моего папы было очень много друзей. Первыми засмеялись, конечно, стараясь сдерживаться, самые закадычные его приятели. Пока викарий продолжал посвящать окружающих в детали похождений моего отца и поражать его сверхъестественной способностью оказываться в нужном месте в нужное время, смешки и хихиканье слышались уже если не у самой кафедры, то на ближайших к ней подступах.

Итак, мой отец девять месяцев вешал этому викарию лапшу на уши.

Как я уже говорил, я вышел из церкви со слезами на глазах. Главное еще должно было произойти — и в этом я видел руку отца. Теперь, оглядываясь назад, я еще больше убежден, что без него не обошлось.

— Не откажетесь зайти в дом на чашку чая? — спросил я священника. — Вы были очень близки с отцом перед его кончиной. Я бы хотел с вами побеседовать.

Викарий согласился, и мы вернулись в дом отца.

Не прошло и десяти минут, как все и случилось. Викарий показал на длинный нос меч-рыбы, висевший над камином.

— Знаменитый нос, не так ли? — спросил он. — С ним связана та история?

Я взглянул на нос-пилу. Насколько я был в курсе, с ним ничего не было связано с тех пор, как мой папа купил его на антикварном рынке. Но, может быть, какими-то незримыми нитями? Кто знает.

— Не освежите ее в моей памяти?

— Охотно, — сказал священнослужитель, отпив чаю. — Ваш отец рассказывал, что однажды он рыбачил близ островов Флорида-Кис, когда неожиданно налетевший шторм швырнул его лодку в открытый океан. Земля исчезла. Весла унесло в море. Буря бушевала не меньше печально известного урагана Флора 1966 года. Ваш отец решил, что пробил его час, и, будучи благочестивым человеком, отдался на милость Богу. Вдруг сверкнула молния, и в тот же самый миг меч-рыба своим носом-пилой — тем самым, что висит над камином — пронзила дно лодки. Продемонстрировав мгновенную реакцию, а ваш отец когда-то работал силачом в цирке, он отломил у рыбы нос, заткнул ногой пробоину в дне лодки и, орудуя пилой словно веслом, добрался до берега.

Стоит ли говорить, что я лишился дара речи? Когда викарий ушел, мама отвела меня в сторону и сказала:

— Сынок, лучше, если мы никогда и ни с кем не будем говорить об этом.

Я задумчиво кивнул.

— Обещаю, мама. Ни одна живая душе не узнает. Разумеется, я сдержал свое обещание.

Мой дядя Брайен, младший брат моего папы, не был ни плотником, ни прорабом. Он разводил лис. Я никогда даже и не знал, что лисьи фермы существуют, пока папа мне об этом не сказал. По-видимому, без лисьих ферм экономика Британии столкнулась бы с кризисом задолго до того, как это произошло на самом деле в 2002 году, когда развалилось британское издательское дело и много что еще. Но в восьмидесятые и девяностые годы разведение лис на секретных государственных фермах поддерживало экономику на плаву. Видите ли, осталось слишком мало лис для охотничьих целей, поэтому от лисьих ферм требовалась большая производительность.