Танец для двоих
Шрифт:
Ангел, бредущий по шумному проспекту с немного опущенной головой…
Возле магазина игрушек она остановилась. Он тоже остановился, наблюдая за ней. Она приникла к витрине, всем видом своим напоминая ребенка, и ее глаза заблестели. Губы слегка шевелились, словно она разговаривала с какой-то игрушкой. Или молилась?
Подойдя ближе, он увидел огромного пушистого медведя с печальными глазами. Обнаружив, что он теперь стоит совсем рядом с ней, Саша не удержался и тихо сказал:
— Здравствуйте, Катя!
От неожиданности она вздрогнула, обернулась.
— Здравствуйте, — отозвалась она.
Он не знал, что говорить. Отчаянно смущаясь, смотрел в ее глаза и молчал. Спрашивать, как у нее дела, казалось немыслимым. Как будто он, спросив такую банальность, совершит святотатство…
— Смотрите, какой медведь, — сказала Катя. — Правда, он чудесный?
— Да, — согласился он. — Правда, он печальный…
— Ну что в этом удивительного? — тихонько рассмеялась Катя. — Посмотрите, в каком обществе ему приходится коротать вечера…
Вокруг мишки таращили глазки глупенькие Барби.
— Ага, — сказал он. — Вам тоже не нравятся Барби…
— Нисколько, — отозвалась она. — Они все больны плоскостопием… Или их растили в Японии… Знаете, там иногда девочкам перевязывали ступни, чтобы они были маленькими… Как вот у этих…
Она тихо рассмеялась, и ему показалось, что где-то далеко в небе звенят колокольчики. Много-много колокольчиков…
Он даже посмотрел в небо, запрокинув голову, но там и звезд не было видно, только снег…
— Пошли? — неожиданно предложила она. — Все равно этот медведь стоит так дорого… Вряд ли он попадет в хорошие руки. Может быть, потому и грустит…
Он послушно последовал за ней, сам удивляясь собственной покорности. Она двигалась удивительно легко — если бы он не знал уже от Нади, что ее мама — учительница музыки, он подумал бы, что она танцовщица…
— Вы уже не сердитесь на меня? — спросил он, догоняя ее.
— Я и не сердилась, — сказала она, останавливаясь. — Я боялась вас… Вернее, я боялась за Надю. Но мы во всем разобрались. Спасибо, что вы ей помогли… Ужасно трудно быть матерью взрослеющей дочери… Знаете, я ведь ничего не понимаю в местном антураже…
— Как вы сказали?
— Так говорит моя мама, — рассмеялась она, снова рассыпав колокольчики. — Местный антураж… Когда она сталкивается с жизненными реалиями, она смешно так морщит нос и разводит руками: «Ничего я не понимаю в местном антураже…»
Она так живо это показала, что он невольно рассмеялся, представив себе пожилую даму, очень похожую на саму Катю, только постарше, и все-таки ничего, ничего не понимающую…
— Ой, — остановилась Катя, по-детски оборачиваясь с испугом. — Вы никуда не спешите?
— Нет, — сказал он.
— Но ваша…
— Сашка? Она сейчас в надежных руках. Более надежных, чем мои…
Катя кивнула, не спрашивая, чьи руки он считает надежными. Но ему показалось, что в ее взгляде проскользнула грусть.
— Тогда можно куда-нибудь зайти… На несколько минут. Мне так неудобно
перед вами — я думала о вас плохо! Понимаете, это от страха. Я все время боюсь за Надю. Может, потому, что сама в юности выкинула глупейший фортель…— Вы ведь никого тогда не слушали…
— Конечно, — кивнула она. — Мне казалось, что никто ничего не понимает в моих чувствах. Только я сама… Оказывается, именно я ошиблась. Но это такие глупости, давайте не будем об этом.
Они шли по заснеженному проспекту, и ему хотелось бы идти так целую вечность…
Он согласен был слушаться ее во всем, лишь бы никуда не исчезла эта дивная, невесть откуда появившаяся свобода дыхания. Он и сам не мог понять, почему ему так легко рядом с ней — даже просто идти рядом и молчать, слушая ее слова, которые были невесомыми и ничего не значили, в сущности, но ему казалось, что каждое слово, произнесенное ею, значимо так же, как слова Соломона, и мудры так же, хотя…
Он усмехнулся.
У нее просто то самое легкое дыхание… Вот и все. Как в известном бунинском рассказе. Словно она сама из тех, дальних, времен. И как она сохранила в себе это — непостижимо уму…
— Послушайте, что я придумала, — внезапно остановилась она. — Эти дурацкие кафе мне все кажутся неуютными… Пойдемте лучше ко мне. Это недалеко… Правда.
Он и на это согласился.
Она вздохнула с явным облегчением.
— Честно говоря, я боюсь, что вы снова уйдете и исчезнете, — призналась она. — Я глупо себя веду…
— Нет, — улыбнулся он. — Совсем не глупо…
— Но ведь вряд ли это можно обозначить словом «умно»…
— Нормально вы себя ведете… Мне тоже не хочется, чтобы вы исчезали…
Слова слетели с его губ так быстро, что он не успел их ухватить. «А и в самом деле мы оба ведем себя глупо, — признался он. — Будто мы Надины ровесники… И пусть так… Может быть, это-то поведение и правильно?»
Теперь их объединяла общая «подростковая глупость», и они, поняв это, дружно рассмеялись.
— Надя будет вам рада, — зачем-то сказала Катя, все еще пытаясь выглядеть серьезной взрослой женщиной. Получилось это у нее из рук вон плохо, и, поняв это, она сначала покраснела, а потом рассмеялась снова. — Пошли? — спросила она, когда кончился приступ смеха, протягивая ему руку.
Он взял ее узкую ладонь, как берут сокровище, осторожно и в то же время с желанием не потерять, и они пошли дальше, и ему казалось, что где-то далеко, в темной высоте неба, звучит музыка, и почему-то он подумал — это поют ангелы… Жалко, что в большинстве случаев ангелы поют грустно…
Даже когда сердце согревает такая вот тихая радость…
Когда они вошли в подъезд, к Кате вернулся здравый смысл. «Что это я делаю? — строго спросила она саму себя. — Какая, право, глупость творится… Почему я его привела к себе домой? И почему я решила, что это не случайная встреча? Господи, сегодня я совсем потеряла голову, от этого снега, что ли? Веду себя как… как…»