Танец души

Кудрявые светлые волосы ореолом окружали ее головку, обрамляли округлившееся лицо.

Во время рассказа она не сводила с него широко открытых серьезных глаз, окаймленных темными загнутыми ресницами, которые почти касались ее тонких бровей.

Прелестная, совсем юная… И Эндрю от начала до конца рассказал свою историю с решимостью мужчины, пришедшего к твердому заключению о необходимости изменить свою жизнь.

— Фиона, — серьезно сказал он в заключение, — мне недолго осталось жить. Нет, нет, ничего не говорите, дорогая. Я старик и, может быть, слишком много работал.

Возможно, другие мужчины доживут до более преклонных лет, но я, как отработанный мотор, кажется, скоро завершу свой путь в этом мире.

У меня было мало радостей в жизни, я, наверное, уже говорил вам об этом. Развлекаться я никогда не умел, а теперь для меня развлечение состоит в том, чтобы посидеть на солнышке и понаблюдать за другими.

Я почти не знал женщин, и у меня нет воспоминаний, связанных со счастливыми минутами прошлого: с заветной розовой ленточкой, или засохшим цветком, или театральной программкой, или маленькой перчаткой и тому подобное.

В моем сердце теперь будет храниться единственное воспоминание, Фиона, — о последней неделе рядом с вами, о времени, которое мы провели вместе.

Это воспоминание самое счастливое, самое живое. Дорогая, я стар и болен… Одарите ли вы счастьем последние годы моей жизни?

Я говорю «годы», но, возможно, остались лишь месяцы.

Согласитесь ли вы жить со мной, поедете ли вы со мной? Я не вкладываю в слово «жить» общепринятый смысл. Хотя очень хотел бы, чтобы это было в моих силах.

Будь я на двадцать лет моложе, все обернулось бы по-другому. Я даже тогда был бы для вас слишком стар, но сделал бы все возможное, чтобы вы полюбили меня.

Я не могу просить вас жить со мной как с мужчиной, Фиона, но могу просить разделить эту жизнь как с другом. Я не желаю видеть вас урывками, как теперь.

Я хочу, чтобы вы были со мной, потому что люблю вас, и потому, что любовь, которую могу вам предложить, будет лишь стариковской привязанностью и обожанием, хотя для меня это величайшая трагедия.

Будь я молод, весь мир отдал бы за нашу с вами любовь. Но сейчас могу предложить ее вам только в таком виде.

Разрешите мне подносить вам подарки, Фиона, разрешите попробовать дать вам счастье, и если вы мне это позволите, то сделаете меня счастливейшим на свете. Так как же, милая?… Вы скажете «да»?

Когда Эндрю закончил, Фиона, не раздумывая, протянула ему через стол руки.

— О, мой дорогой, — вымолвила она со слезами на глазах, — конечно же, я скажу «да»!

И для Фионы настало время покоя и роскоши, удовольствий и радостей.

Эндрю Акфилд проявлял к ней необыкновенную доброту и предупредительность. Он самозабвенно любил ее, и невозможно было не ценить это чувство.

Он постоянно думал о ней, предвосхищал каждое ее желание, и она искренне полюбила его.

Она переехала из своего маленького отеля в новый роскошный отель рядом с пляжем, где Эндрю занимал большой номер из нескольких комнат. Спальня у нее оказалась такая огромная, что туда поместилась бы целиком ее крошечная квартирка в Челси.

Эндрю нанял автомобиль, и они проводили много времени, исследуя окрестности, разъезжая по побережью. Побывали в Ницце, Вильфранше, Канне, ездили обедать в Монтажель.

Он покупал ей самые дорогие вещи в лучших французских магазинах, и Фиона, привыкшая платить за одежду по нескольку фунтов, с ужасом смотрела на бешеные цены за простой шарф из белого шифона или оригинальное пляжное платье с открытой спиной, едва закрывавшее колени.

Эндрю посмеивался над ее бережливостью и, если бы она не протестовала, покупал бы все, что было в магазинах.

— Ради этого я экономил всю жизнь, — говорил он, — а теперь мне экономить не нужно.

Он подарил ей шикарную бриллиантовую брошь и браслет и в порыве щедрости пообещал оставить ей деньги по завещанию.

— Что скажет ваша жена? — обеспокоенно спрашивала Фиона.

— Дорогая моя, — отвечал Эндрю, — я мог иметь дочь ваших лет. Вы для меня дороже дочери. Если я не смогу сделать вашу жизнь счастливей, значит, я всю жизнь прожил напрасно.

Однажды в порыве откровенности Фиона рассказала ему о восьми тысячах франков, «заработанных» ею в Париже.

До сих пор она держала это в секрете, стыдясь в душе своего участия в сомнительной афере, но с другой стороны, она радовалась, что, одурачив миссис Ванситтарт, получила возможность встретиться с Эндрю Акфилдом.

Эндрю разволновался, когда она рассказала ему эту историю.

— Вы никогда впредь не должны совершать ничего подобного, — сказал он. — Пообещайте, моя дорогая. Это может кончиться тюрьмой. Это грязные деньги, как все, что достаются нечестным путем. Давайте от них избавимся, моя милая, и я гарантирую вам тысячекратное их возмещение.

Фиона посмеялась над его страхами, но растрогалась и согласилась.

Высоко на холме над Монте-Карло стояла небольшая церквушка. Была она очень бедной, и образа, к которым крестьяне с окрестных холмов приходили зажечь свечку, выглядели старыми и ветхими. На алтаре стояли свежие полевые цветы в потрескавшихся вазах.

Чаша для святых даров испортилась от свечей, а на алтарном покрове зияли дыры и пятна.

Маленькую общину составляли прихожане-католики с пустыми кошельками, в которых едва хватало денег на содержание собственных семей.

Во время одной из автомобильных прогулок Эндрю с Фионой проезжали мимо этой церкви.

Остановились, привлеченные мирным покоем, и в следующее воскресенье, больше из любопытства, они присутствовали на мессе. Их богатая одежда отличалась от одежды прихожан.

Теперь они поехали в дом к священнику, и слуга в дверях сообщил, что тот в церкви.

Фиона с Эндрю вышли из машины и под слепящим солнцем направились к ней. Войдя внутрь, они окунулись в прохладную полутьму, словно шагнули в иной мир.