Танец над вечностью

Девушка была похожа на хрупкую статуэтку изо льда, застывшую в облаке снежной метели из мирстеновских кружев. Я любовалась ее изящной ножкой в хрустальном башмачке со смешанными чувствами. Меня тревожили джасалы императора. Я вообще не понимала, как Его Величество мог окружить себя этими живыми мертвецами и доверить им охрану. Джасал был недолговечной безвольной игрушкой, в которую превращался приговоренный к смерти после недели под палящим солнцем пустыни Нам'Ри, закопанный по шею в песок, без воды и еды. Человек попросту выживал из ума и становился послушным животным без чувств и собственной воли. Правда, и жил недолго. Хотя во дворце восточного хана ходили слухи о странных джасалах-долгожителях в оазисе Антарк, чьи жизни питались шипящими облаками… Впрочем, пустыня граничила с Мертвыми землями, так что все могло быть. Ладно, завтра ночью все и проверим. В конце концов, если мой план не сработает, всегда есть запасной вариант.

— Посмотри, какая ты красавица, — ласково произнесла я, обнимая Лу за плечи. — Кстати, обязательно надень подарок императора. Приколи брошь к плащу и иди с гордо поднятой головой, чтоб все видели новую возлюбленную Его Величества.

И чтобы тебя запомнили джасалы…

— Ничего не бойся, Лу, — продолжала я вкрадчиво вещать у нее над ухом. — Вино растворит все твои страхи без остатка. Это же знаменитое "Жаунеску" из виноградников Кльечи. Может быть, последняя бутылка… Я клянусь тебе, там нет яда.

Зато есть кошачья трава. Совсем немного, чтобы не вызвать подозрений у слуг, которые будут пробовать вино на предмет яда, но достаточно, чтобы император воспылал желанием. И чтобы после любовных утех уснул крепким сном…

— Будь смелее и уступи императору, девочка, — шептала я ей. — Будь с ним ласкова, и тогда он будет нежен и щедр с тобой. И не забудь ненароком оставить в его покоях брошь…

— Зачем?

— Как напоминание о себе. Чтобы Его Величество захотел вернуть ее и вновь увидеть тебя…

И чтобы у меня был повод вернуться в его покои сразу после твоего ухода в таком же плаще и такой же маске…

— И не только увидеть, но и вновь разделить с тобой ложе…

Лу вспыхнула до корней волос, но все-таки упрямо переспросила:

— Так ему ничего не угрожает?

— Солнышко, сама подумай, ну что ему может угрожать?

Кроме, разумеется, укола в ухо крошечной иглой, смоченной в вытяжке из бобов клещевины. Ее яд начнет действовать примерно через двенадцать часов, проявляясь в лихорадке, тошноте и кровавом поносе, а закончится смертью…

— Не увиливайте! — топнула ногой Лу. — Поклянитесь, что не причините вреда Его Величеству!

Я тяжело вздохнула и покачала головой. Упорная зараза.

— Почему все так и норовят стребовать с меня обещание? Ты хоть знаешь, что я уже пообещала Лешуа? Да-да, тому самому, который гадости про меня рассказывает. Так ты его спроси, спроси. А потом требуй что-то. Соплячка.

Я щелкнула ее по носу и ушла. За топором.

После грозы в саду царила влажная духота. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, я скользнула в холодную сырость семейного склепа Рыбальски. Внутри было темно и тихо. Я сдернула парик и очки, распустила волосы и накинула на плечи плащ. Топор в руке придавал приятную уверенность, а бурлящая ярость из-за выходки Кысея требовала выхода. Сейчас кто-то заплатит по его счетам.

— Ну что? Говорить будем? — спросила я в обманчивую пустоту склепа и сдвинула тяжелую крышку саркофага.

Оттуда на меня смотрел похищенный. Связанный часовщик был бледен и даже не скандалил, как в прошлые разы. Впрочем, скандалить и не мог — во рту у него торчал кляп. Я выдернула его и повторила вопрос.

— Тик-ток, — прошелестел он из каменной могилы. — Тик-ток. Время уходит. Твое время уходит.

— Вот как? Теперь мы перешли к угрозам, мастер Гральфильхе? — покачала я головой и вытянула его за шкирку из гроба. — Все никак не поймешь, кто перед тобой?

Усадив часовщика в угол, я зажгла светильник.

— У тебя есть тень, — заулыбался он, глядя на пол позади меня. — Но скоро она тебя догонит.

— Но еще раньше я догоню "Кровь".

Он едва заметно вздрогнул и нахмурился. Пляшущее в отблесках света безумие колебалось и дрожало тенями на мраморных надгробиях давно почивших негодяев. Я взяла в руки топор.

— Тебе не остановить время… — покачал головой часовщик. — Даже если убьешь меня…

— Да кому ты нужен…

Я сняла с шеи украденный у Рыбальски ключ и вставила его в знакомое углубление на мраморном надгробии. С негромким щелчком каменные плиты разъехались в сторону. Алый свет ущербного рубина залил все пространство склепа. Часовщик побледнел. Тяжело сглотнул. Покрылся испариной. Открыл рот. Выпучил глаза. Дернулся вперед. У него был взгляд опиумного курильщика, унюхавшего вожделенную отраву. Я занесла топор над рубином.

— Нет! — вскрикнул безумец, мелко дрожа. — Не смей!

— А то что?

— Нельзя! Ты не понимаешь! Ты все нарушишь!

— Что нарушу?

— Связь. Связь времен. Нельзя.

— А если это именно то, чего я хочу? Если я хочу нарушить связь времен?

— Нельзя играть со временем! Нельзя! — заладил он. — Ты все уничтожишь! Пространство и время связаны! Ты уничтожишь всех нас!

— Правда? — обрадовалась я, лезвием топора царапнув с характерным звуком кровавую гладь рубина. — Так это же прекрасно. Пусть весь мир сгинет в бездне безумия вместе со мной. Чего еще желать Шестой?

— Не надо… пожалуйста… не надо, — бессвязно бормотал он, яростно извиваясь в путах. — Я повернул время вспять… Тогда… двадцать лет тому… Только что!.. Послезавтра на рассвете… Полночь стала полднем! Я спас "Кровь"! Но свет пространства исказился, понимаешь? Наложился! Потому что времени нет! Есть только свет и множество теней! Наш мир и его бесконечные отражения во тьме!..

— Да ты философ… — протянула я, внутренне содрогнувшись от ледяного холода.

— И я получил совершенное отражение "Крови"!.. Разве ты не слышишь, как бьется ее сердце? Прислушайся!

— Чье сердце? Ежении?

— Да нет же! Глупая девка! Она занимала чужое место во времени! Тени приближаются!.. Прислушайся! Из-за них мои часы отстают!..

И я услышала. Услышала стук собственного сердца. Звуки отдалились. Черные воды Грембела разверзли ледяную пасть и вновь сомкнулись над шестилетней вояжной. Я тонула, провалившись под лед на озере, куда мне запрещали ходить, но куда я все равно упрямо сбегала и каталась на коньках, рассекая по бескрайнему простору и представляя себя свободной птицей. Обжигающий холод сковал движения, тяжелая шубка тянула на дно. Я барахталась в полынье и еще больше уходила под воду. Легкие взорвались. Мир остекленел у меня над головой. Ледяная корка разделила жизнь и смерть, только густые хлопья снега заносили мой ледяной саван. Сердце остановилось. Я умерла. Тогда, двадцать лет назад, я утонула! Меня нет, нет Хризоколы Ланстикун. Ее трупик покоится на дне забытого богом и людьми озера. А я всего лишь ее отражение, пришедшее из бездны… тень… никто… Одна шестая от Шестой… Одна шестая одной шестой от Шестой… Одна шестая одной шестой в бесконечности дробей Шестой… Бесконечная тьма…

Я обрушила топор на рубин. Дикий крик часовщика утонул вместе со мной. Лед сомкнулся и брызнул. Я крушила и рубила ненавистный алый свет, рубиновые искры обжигали мне лицо, смешиваясь с ледяной крошкой.

Я хочу жить! Удар и еще удар! Даже если весь мир сгинет! В кровавом пламени! Не будет мира! Будут только мои отражения! Буду я! Я! Кем бы я ни была! Одной шестой! Или шестой деленной на бесконечность! Но я была! Я есть! И я буду!

Я очнулась в кромешной тьме. На одно ужасное мгновение показалось, что меня не стало, что я опять умерла. Тьма забвения. Но потом до меня донеслось тихое хихиканье. Я нащупала ледяной мрамор пола и осторожно поднялась на ноги. Глаза постепенно привыкли ко мраку склепа. Часовщик сидел в углу и раскачивался, хихикая цокающим смехом, как будто отмеряя секунды моей жизни.