Танец отражений
Шрифт:
— Неуклюжие?
— Вовсе нет. Они находятся в превосходном физическом состоянии. Чертовски здоровые. Именно по этой причине их не держат в баках до самого момента трансплантации.
— А они… знают? Знают, что с ними должно случиться? — спросил Торн, задумчиво нахмурив лоб.
— Нет, этого им не говорят. Они слышат лишь самую разнообразную ложь. Что они находятся в особой школе по соображениям безопасности, ради их спасения от некой странной угрозы. Что они — всяческие принцы и принцессы, наследники богачей, отпрыски военных. И что скоро в один прекрасный день их родители — или тетушки, или послы их страны — приедут забрать их навстречу ослепительному будущему… И вот, разумеется, наконец появляется кто-то улыбающийся, подзывает к себе от их товарищей по играм, и говорит, что сегодня
Торн, сам того не замечая, принялся постукивать дистанционным пультом по ладони. Вид у него был бледный. — Представляю…
— И уходят рука об руку со своими убийцами, со всем пылом…
— Прекрати-ка расписывать этот сценарий, если не хочешь заставить меня расстаться с завтраком.
— А ты ведь не первый год в курсе, что такое происходит, — съязвил он. — Отчего такая щепетильность именно сейчас? — Он сглотнул горечь. Нейсмит. Он должен быть Нейсмитом.
Торн метнул на него пронзительный взгляд. — Как ты припоминаешь, в прошлый раз это я был готов поджарить их с орбиты. А ты не позволил.
«Что это за прошлый раз?» Это было не в последние три года. Черт, нужно было просмотреть журналы за более ранний период. И он неопределенно пожал плечами.
— Значит, — заметил Торн, — эти… большие детишки дружно решат, что мы — враги их родителей, которые хотят их похитить перед самым возвращением домой? Тогда я предвижу проблемы.
Он стиснул правый кулак, потом разжал пальцы. — Может, и нет. У детей… есть своя собственная культура. Которая передается среди них их года в год. Слухи. Рассказы-страшилки. Сомнения. Говорю тебе, они не глупы. Взрослые-воспитатели стараются искоренить эти рассказы, обернуть их в шутку, перемешать с явной ложью. — И все равно, его они не одурачили. Но он прожил в интернате дольше, чем средний ребенок. У него было время видеть, как появляются и уходят большинство клонов, как повторяются истории, дублируются вымышленные биографии. Время накопить наблюдения за крошечными ошибками и проколами воспитателей. — Если все так… — он чуть было не сказал «если все так же, как было в мое время», но удержался. — Я должен суметь уговорить их. Оставь эту часть на меня.
— С радостью. — Торн подтащил вращающийся стул, закрепил его в зажимах вплотную к его креслу, уселся и быстро ввел свои комментарии насчет тылового обеспечения, направления атаки, дублирования и расстановки людей, проследив пальцем планируемый путь сквозь здания. — Две спальных зоны? — с любопытством уточнил гермафродит. Ногти у Торна были коротко пострижены и не покрыты лаком.
— Да. Мальчиков держат отдельно от девочек, и следят за этим весьма тщательно. Заказчики-женщины — как правило, женщины — хотят, чтобы у тела, в котором они очнутся, была нетронута девственность.
— Понятно. Итак. Мы каким-то чудом выводим всех этих детей, прежде чем прибывают бхарапутряне в полном составе…
— Да, скорость — это главное.
— Как обычно. Но возникни любая небольшая заминка или препятствие, и бхарапутряне будут вокруг нас повсюду. Это не то что с марилакцами на Дагуле IV; этих детишек не натаскивали неделями на процедуру посадки в катер. И что тогда?
— Как только клоны погрузятся в катер, они по сути станут нашими заложниками. С ними на борту мы будем в безопасности от огня на поражение. Люди Бхарапутры не станут рисковать своими инвестициями, пока у них есть шанс вернуть себе хотя бы часть их.
— Но стоит им решить, что шансов больше не осталось, и они устроят нам самую решительную расплату — чтобы потом другим неповадно было.
— Верно. Мы должны затуманить их разум сомнениями.
— Тогда их следующим шагом — если мы поднимем катер в воздух — будет попытка разнести на куски находящийся на орбите «Ариэль», прежде чем мы до него доберемся, и таким образом пресечь наше бегство.
— Скорость! — упрямо повторил он.
— Непредвиденные обстоятельства, дорогой мой Майлз. Приди же в себя. Обычно мне не приходится по утрам заставлять твои мозги работать. Может, хочешь еще чаю? Нет? Я предлагаю: если нам придется
опасным образом задержаться внизу, пусть «Ариэль» найдет прибежище на Станции Фелл, и мы встретимся там.— На Станции Фелл? На орбитальной станции? — Он замялся. — Зачем?
— Барон Фелл по-прежнему в состоянии вендетты с Бхарапутрой и Риовалем, верно ведь?
Политические междоусобицы джексонианских Домов; а он не настолько в курсе этих дел, насколько стоило бы. Он даже не думал о том, чтобы искать союзника среди прочих Домов. Все они — преступники, все — злодеи, которые терпят друг друга или друг другу вредят в попытках изменить баланс власти. И снова это упоминание о Риовале. Почему? Он отделался еще одним безмолвным движением плеч. — Оказаться зажатыми в угол, быть пойманными в ловушке на Станции Фелл, пока Бхарапутра будет бороться за контроль над скачковыми станциями, — это не упрочит нашего положения. Никому из джексонианцев нельзя доверять. Убраться восвояси и уйти в скачок как можно быстрее — это по-прежнему остается самой безопасной стратегией.
— Бхарапутра не сможет прибрать к рукам скачковую Станцию Пять, ею владеет Фелл.
— Да, но я хочу вернуться на Эскобар. Здесь все клоны найдут безопасное пристанище.
— Послушай, Майлз, этот маршрут потребует сделать обратный прыжок через владения консорциума, уже контролируемого Бхарапутрой. Мы никогда не сможем уйти тем же путем, что и пришли, разве что у тебя что-нибудь припрятано в рукаве — нет? Тогда позволь мне заметить, что самый лучший маршрут нашего бегства пролегает через Станцию Пять.
— Ты действительно видишь в Фелле столь надежного союзника? — осторожно переспросил он.
— Не совсем. Но он — враг наших врагов. Логика такая.
— Но скачок со Станции Пять приведет нас в Ступицу Хеджена. На цетагандийскую территорию мы лететь не можем, так что единственный оставшийся маршрут из Ступицы — это через Пол на Комарр.
— Кружным путем, зато куда безопаснее.
«Не для меня! Это же проклятая Барраярская Империя!» Он подавил бессловесный вопль.
— Ступица — Пол — Комарр — Сергияр — и снова на Эскобар, — весело перечислил Торн. — Знаешь, это действительно может сработать. — Торн сделал еще несколько записей, склонившись над комм-пультом; ночная рубашка струилась и переливалась в разноцветных огоньках видео-дисплея. Затем гермафродит оперся локтями на пульт и положил подбородок на руки; его грудь вздымалась, вырисовываясь под тонкой тканью. Выражение на его лице сделалось мягким и задумчивым. Наконец Торн поглядел на него со странной, чуть ли не печальной улыбкой.
— Клонам когда-нибудь удавалось бежать? — тихо спросил Торн.
— Нет, — машинально и быстро ответил он.
— Не считая твоего собственного клона, разумеется.
«Опасный поворот беседы». — Мой клон тоже не сбежал. Его просто забрали покупатели. — Ему стоило попытаться бежать… удайся ему это, и что за жизнь он бы сейчас вел?
— Пятьдесят детишек, — вздохнул Торн. — Знаешь, это задание мне на самом деле по душе. — Подождав, Торн кинул на него пронзительный, горящий взгляд.
Он почувствовал себя ужасно неуютно, и, хоть и не сделал ничего идиотского — например, не ответил Торну «спасибо», — но обнаружил, что не может выдать взамен никакой реплики. Повисло неловкое молчание.
— Полагаю, — задумчиво произнес Торн после слишком долгого мгновения, — кому угодно, выросшему в подобном окружении, должно быть очень трудно по-настоящему поверить… кому-либо другому. Его слову. Или доброй воле.
— Думаю… да. — Это случайный разговор или нечто более зловещее? Ловушка…
Торн, с той же странной загадочной улыбкой, перегнулся через подлокотники обоих кресел, обхватил его подбородок сильной, узкой кистью и поцеловал его.
Он не знал, что именно должен сделать, — отшатнуться или ответить, так что не сделал ни того, ни другого, окосевший, парализованный паникой. Губы Торна были теплыми, они отдавали чаем и бергамотом, шелковые, душистые… С этим Нейсмит тоже трахается? И если да, то кто кого? Или по очереди? «И так ли уж это было бы плохо?» Его ужас возрастал одновременно с совершенно явным возбуждением. «Я уверен, что умер бы за прикосновение того, кто меня любит.» Он всегда был один.