Танец с дьяволом

Потом она попробовала повторить это сама, но глянув вниз с пятиметровой высоты, испугалась. Однако закусила губы и крепче сжала в руках шест-балансир. Осторожно поставила на проволоку ногу, потом вторую. Подошвы скользили. Она сделала еще два-три шага, потеряла равновесие — и полетела вниз, прямо на руки Йозефа, считавшегося в труппе главным. Он подхватил ее, прижал к груди, и страх исчез.

— Ну-ка, давай сначала, — повелительно сказал он. — Вниз не смотреть!

Он помог ей подняться на площадку, кто-то протянул ей снизу шест.

На этот раз она не была так скованна и помнила его слова «Вниз не смотреть!». Она не видела, что Йозеф скользит по проволоке следом за нею, не сводя с нее восхищенных глаз, но присутствие его чувствовала, и оно придавало ей уверенность. Она знала: он в случае чего успеет подхватить ее. Циркачи снизу глядели, как девятилетняя девочка, в трико не по росту, идет по проволоке.

— Расслабься! — звучал за спиной спокойный голос. — Вниз не смотреть!

Люба дошла до середины. Ей больше не было страшно. Левую ногу… потом правую… одну… другую… Дойдя до противоположной площадки, она рассмеялась от радости. Получилось!

Йозеф взял у нее шест, помог спуститься на манеж, поцеловал. Циркачи обступили ее, поздравляя с дебютом, твердя, что ей непременно надо войти в их труппу. Люба была счастлива.

Ей до безумия нравился цирк и разбитая рядом карусель. Деревянные лошадки под музыку скакали по кругу неведомо куда. Ей казалось, что вечером, когда карусель запирают, лошади мягко спрыгивают на землю и уносятся прочь порезвиться на воле, а на рассвете галопом возвращаются обратно, занимают свои места — и все это совершенно беззвучно.

Она мечтала уехать вместе с циркачами, когда кончатся их гастроли в Бродках. Матери, конечно, она не сказала об этом ни слова…

В тот вечер она бежала домой со всех ног. Было холодно, изо рта вылетали маленькие облачка пара. Люба всегда удивлялась: почему этот пар — холодный, а тот, что поднимается из носика чайника, такой, что обожжешься?

Она добежала до своей улицы, свернула за угол. Четвертый с конца — их дом, серый, маленький, с двумя комнатками и с уборной во дворе. Влетела на кухню и остановилась: на столе лежали апельсины. Подумать только, апельсины! С черного рынка! Она замерла в предвкушении чудес. Только отец приносил домой апельсины.

— Папа! Папа!

Ответа не было. Она просунула голову в дверь задней комнаты, служившей одновременно и гостиной, и спальней родителей. Мать стояла у окна, держа в руке листок бумаги. Рядом стоял вовсе не отец, а дядя Феликс и, по правде говоря, никакой не дядя, а лучший друг отца. Держа ее за плечи, он повторял:

— Не плачь, Магда, не плачь.

Мать не сводила глаз с этой бумажки в руке.

— Мама, что случилось?

Прежде чем та успела ответить, раздался громовой стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату ворвались четверо усатых милиционеров. Сразу стало тесно.

— Где находится Адам Вода?

— Здесь его нет.

— А где он?

— Поехал к родственникам в Варшаву.

— Проверим. А вам придется пройти с нами.

— Что вам от меня нужно? — Магда, отпрянув, ухватилась за руку дочери.

Люба почувствовала в своей ладони свернутую во много раз бумажку.

— Пройдемте!

Магда оглянулась на дочь. Люба дрожала.

— Пожалуйста, разрешите… я отведу ребенка к сестре.

Один из милиционеров грубо дернул ее за руку и толкнул в дверь. Другой своей огромной волосатой лапищей ухватил два апельсина со стола.

— Магда! — крикнул вдогонку Феликс. — Не волнуйся, я побуду с Любой.

Милицейская машина отъехала от дома. Мать так и не успела сказать Любе ни слова. Разжав кулачок, девочка поглядела на смятую бумажку.

— Это письмо от твоего отца, — объяснил Феликс. — Он дезертировал из армии и убежал из Польши. По его поручению кто-то принес сюда корзинку апельсинов и письмо.

Люба прочитала:

Я очень люблю тебя. Обещаю, скоро мы будем вместе.

Она тщетно пыталась понять, что происходит. Маму забрали в милицию. Папа уехал. И все это произошло так стремительно… Только несколько апельсинов осталось на столе в доказательство того, что это не тяжкий сон.

— Не горюй, Люба, — сказал Феликс. — Все образуется, вот увидишь. Я тебя одну не брошу.

Она улыбнулась ему, а он — ей. В зубах у него была зажата спичка. Девочка любила Феликса: он всегда смешил ее и придумывал разные игры.

Ночью она без конца ворочалась на своей кровати в кладовке за кухней. То есть, это раньше была кладовка, а теперь ее собственная комната — крошечная, зато своя, как у взрослой. После всего пережитого ей было холодно, одиноко, страшно.

Она спрыгнула на пол и прокралась в спальню. Феликс, постеливший себе на диване, тоже еще не спал. Увидев дрожащую от холода и страха девочку, в одной ночной рубашке, он откинул край одеяла. Она юркнула к нему.

— Ну, — сказал он, — ты почему это не спишь?

— Не знаю, не спится. Страшно. Можно, я тут побуду?

— Можно, — он улыбнулся и притянул ее к себе поближе.

— Дядя Феликс, — шепнула она. — Дядя Феликс, давай с тобой играть.

— Ну, давай, — сонно пробормотал он и пощекотал ее под мышкой, отчего Люба захихикала. — Теперь ты меня щекочи.

Люба тоже пощекотала его.

— Твоя очередь, — сказала она, переворачиваясь на спину.

Феликс поднял подол ее рубашки и начал медленно водить рукой по животу, спускаясь все ниже. Потом остановился. Люба пощекотала его живот. Он засмеялся:

— Ну, хватит!

— Ничего не хватит! Твоя очередь!

Феликс принялся осторожно поглаживать ее между ногами, и это было приятно. Рука его поползла выше. Ей понравилось это, хоть и не было щекотно.

— Теперь ты, — сказал Феликс, разводя ноги.

Люба повела рукой и наткнулась на что-то длинное и твердое.

— Ой, что это? — спросила она.

Феликс тяжело дышал.

— Большой палец, — ответил он.

Люба рассмеялась. Конечно, никакой это был не палец, но ей нравилось трогать это и чувствовать, как оно становится больше и тверже. Феликс взял ее руку в свою и стал водить у себя между ног вверх-вниз.

— А тебе не больно, дядя Феликс?

— Нет… нет… — выдохнул он.

«Палец» подергивался под ее рукой и делался все больше. Потом Феликс негромко застонал, и по руке у нее потекло что-то теплое. Феликс лежал неподвижно, а то, что она гладила, уменьшилось и стало мягким. Любу это поразило.

Феликс вытер ее пальцы о простыню, взял девочку на руки и перенес на кровать. Она сразу же заснула.

* * *

Магду через несколько дней выпустили, но милиция не потеряла надежду выведать у нее, где скрывается Адам. Этот год был ужасен: в любое время дня и ночи мог раздаться стук в дверь, а за ним следовали бесконечные допросы в отделении. Хорошо еще, Феликс никогда не отказывался посидеть с Любой, а та никогда не капризничала и не плакала.