Танец с огнем
Шрифт:
Так, а что делать-то? Ему, Илье Сорокину, не выслужившему пока ни дворянства, ни славы, живущему под чужой крышей из милости, считающему гроши – ему-то что делать?! И кому интересно, что сам виноват… да – жил одним днем, кое-как, не копил, наверх не стремился, не знал ни жизни, ни себя самого… и не то худо, что не знал, худо, что и – знать не хотел!
Горькие, как хромовая зелень, обрывки мыслей толклись в голове, не мешая одеваться, натягивать сапоги, убирать портрет с сундука, подальше от окна, под которым уже скопилась изрядная лужа. Незаметно обрывки эти выровнялись, встали строем и преобразились в нечто, подобное плану
К утру дождь перестал, а потом даже показалось солнце – ненадолго, но в чистых лучах Москва сразу засверкала, как на праздник. В мурановском доме – тишина. Солнечные полосы лежат на стенах, на полосатой штофной обивке диванов и кресел. Детей не слышно – их сразу после завтрака увела нянька, а барыня заперлась у себя, с английским романом, левретками и солью. Челядь появляется в комнатах только по крайней необходимости – пыль смахнуть да цветы полить… и побыстрее, потише, чтобы, не дай Господь, не услышал барин.
Барин гневается. Явление редкое и оттого – еще страшнее. Обычно он и без гнева легко всех строит по росту (Сонечка-то – вся в папеньку). Однако нынче что-то случилось. С утра, еще до завтрака, был у него разговор со старшей барышней. О чем – все в доме, конечно, знали, но даже шепотом не решались обсуждать. Потому что барин за этим разговором изволил не только хохотать, но два раза даже голос повысить. А под конец вышел, хлопнув дверью. Беда.
Барышне было громко велено: из своей комнаты – ни ногой. Она и не выходила до самого обеда, пока Александр Георгиевич не уехал с визитами. Сердилась или печалилась. А потом переговорила с Марьяной и вдруг велела всем передать, чтоб ее не тревожили – почивает. И никто не тревожил. Просто некому было. Все попрятались.
Под поленницей все было уже красно от листьев – молодые осинки выросли здесь самочинно, никто их не рубил, и сад был уже похож на чащу возле какого-нибудь болотца. Гашек деловито сновал туда-сюда в листве, искал лягушек. Его азартное шуршанье смешивалось с длинными вздохами ветра… А потом зазвонили колокола в монастыре, и почти в тот же миг Наташа услышала треск веток и шаги.
Быстро обернулась. Художник Илья Сорокин, в щегольском промокшем пальто, стоял почти в сажени от нее. На плече, как эполет – широкий темно-зеленый лист сирени. Лицо бледное и хмурое, на щеках пятна от холода. Да он, оказывается, не мальчик вовсе… До сих пор ей почему-то казалось, что он совсем не изменился за эти годы.
– Я… Простите, ради Бога, не пугайтесь, я ждал вас тут, чтобы сказать…
– Нет-нет, не надо.
Она шагнула назад, к осинкам. А он – к ней! Гашек, радостно повизгивая, прыгал вокруг него.
– Илюшечка… – она запнулась, – Илья Кондратьевич, вам нельзя тут быть. Зачем вы пришли? Увидят, ведь не помилуют…
– Собак спустят? – он улыбнулся замерзшими губами. – Я их тут полночи ждал, не дождался. Видать, чутья у них нет совсем… Наталья Александровна, – видя, что она отступает, он тоже подался назад, совсем немного. – Велите, и тотчас уйду. Но я должен…
Карие, в прозелень, глаза его сделались растерянными, он будто ждал от нее помощи, но она молчала, и ему пришлось продолжать:
– Я знаю, что несообразное творю… но то… То, что вы
собираетесь делать – еще хуже.Наклонился было – погладить собачку, – но не смог оторвать взгляда от Натали. Объяснять – что именно она собирается делать, – не надо было. Она, тоже глядя на него в упор, почти сразу ответила:
– Я этого никогда делать не стану.
Он вспыхнул. Ей показалось – не поверил.
– И вы… – она возмутилась, – вы могли подумать, что я… За что же мне желаете жизни такой?!
Он хотел что-то сказать, но вместо этого широко перекрестился, губы задрожали, расплываясь в улыбке. Она, неожиданно для самой себя, молча протянула ему обе руки.
«Непременно выслужу дворянство! И очень скоро – вот увидите».
Он должен был ей это сказать, но не сказал. По одной простой причине – побоялся. И так все вышло просто удивительно, он и не ожидал такого чуда. А сделаешь еще шаг – и окажется, что это иллюзия… да так оно и есть наверняка – но вдруг все-таки правда?!
Главное, свадьба Наташе теперь не грозила. Уж в этом-то он ни на секунду не усомнился. А его ждала новая встреча…
«Мы ведь сможем просто погулять? Просто где-нибудь в городе?»
Это она сказала. Мог ли он помыслить о большем?
А ведь мыслил! Когда шел по Маросейке к Чистым прудам – ох, и мыслил… День стоял пасмурный, но, слава Богу, без дождя. Воробьи бодро чирикали, попрыгивая на ветках. В темноватых оконных стеклах Илья ловил собственное расплывчатое отражение – будто там, за стеклами, был иной мир, и сам он иной, и вот там-то все это, о чем он мыслил, было возможно.
А здесь? Здесь разве нет? Вот сейчас он встретится с ней и скажет…
Где и когда назначена очередная встреча, передала Илье та же Марьяна. Что ни говори, а она – своя. И эскизы его ей очень понравились, пересматривала каждый по три раза. А уж перед портретом Наташи просто застыла в восторге! За это Илья даже почти простил ей насмешливые всепонимающие взгляды… ну, и понимает, ну и что? Пусть!
Скоро он и сам ничего скрывать не будет.
Он уже миновал Колпачный переулок, до Чистых прудов осталось всего ничего. Встали впереди деревья с остатками листвы – уже не чисто золотой, тусклой от сырости, но все еще хранящей прозрачное осеннее волшебство. Сюда, к этим липам, вот-вот придет она… а, может, и уже пришла!.. Не одна, конечно – со старой немкой, ну, да это ничего. Илье сейчас фрау Готлиб казалась очень даже славной дамой…
Он ждал до вечера. Сначала мимо него гуляли няньки с детьми, потом проходили со службы важные господа, потом тащились пьяненькие нищие и ночлежные завсегдатаи. Потом подошел городовой. Потом – только бродячие собаки…
В конце концов даже ему стало ясно: она не пришла и не придет уже никогда. Может быть, Марьяна обманула его и ее? Но зачем? Ведь в прошлые разы все складывалось, как по маслу. Что-то изменилось? Что?
Почему?
Он почувствовал изнеможение, лег на скамейку под липой и подогнул колени. Бродячий пес понюхал его спущенную ладонь и деловито помочился на ножку скамейки.
Сверху сначала заморосило, а потом хлынул настоящий ливень. Илья даже не шелохнулся.
«Вот бы стать собакой, – подумал он, слизывая с губ солоноватые капли. – Наташа любит собак…»