Tanger

Красное неподвижное море. На фоне моря скамейка без спинки. На ней маленький, сгорбившийся мужчина, и большой ушастый мальчик.

Мужчина медленно оборачивается, вскрикивает и толкает мальчика, я вздрагиваю и падаю, выкатываюсь из-под перрона. Хотел встать, но сразу упал, не чуя ни рук, ни ног. На локтях выполз на свет. Издалека глянул на часы на руке, прошел только час! Я полежал на журналах, постепенно выпрямляя ноги и руки, набитые стеклом и электрическими шариками. Во рту мерзлый вкус древесного спирта. Я так сопьюсь с этой работой.

Потом случайно увидел огонек. Это в моих глазах огоньки. Нет. Огонек. Нет, это в глазах. Нет, не в глазах. Пошел туда. Казалось, что ноги вставлены не в ботинки, а в громоздкие, грохочущие валуны. Потом, рядом с огоньком увидел маленькое светящееся окно. Это были бомжи. Они сидели, как 12 месяцев из сказки. Услышал тихую музыку, так странно звучащую в лесу. Вышел на свет. Это были узбеки. Они сидели на деревянных ящичках из-под фруктов и смотрели индийский фильм. На пригорке стоял видеомагнитофон, а на нём телевизор. К нему, прямо из темноты неба свисали провода.

— …………………………………— сказал я, но губы не слушались.

Они не обратили на меня внимания, как будто приняли за своего.

— Ребята, можно возле костра погреюсь? — кое-как выговорил я. — Я на электричку опоздал.

Один парень пощелкал пультом и остановил фильм, потом вынул из темноты бутылку пива, отхлебнул.

— Да, давай, братуха, садись, короче.

Он был в круглой кожаной шапочке. Драповое пальто. Широкие плечи и прямая как доска спина.

— …………………………………— сказал он.

Все засмеялись, мелькали у огня лица.

— …………………………………— попросили его.

Значит таджики. Я не понимал их речи. Сел на сумку. Неудобно было подсаживаться ближе к костру, но все равно тепло. Лицо ломило. Пальцы стиснуло, и они заныли.

Парень вытянул руку и запустил кино. Я когда-то в детстве уже видел этот фильм, не помню названия. Приятная музыка. Разглядел большие коробки в темноте. Здесь, недалеко от станции, был целый картонный городок беженцев.

— ………………………………… — писклявым голосом сказал другой парень, и своим костылём осторожно поправил головешку в костре. — ………………… — помолчав, добавил он.

Все рассмеялись.

Он как будто говорил про костер, но я чувствовал, что это про меня. Я улыбнулся им и пожал плечами.

— …………………………………— сказал главный парень, показывая пультом то на телевизор, то на писклявого парня.

Все снова засмеялись. Писклявый в чем-то оправдывался, а другие его уличали, и смеялись, тем сильнее, чем больше парень оправдывался.

Потом Писклявый легко поднялся и без костылей пошел в темноту. Он дурашливо прихрамывал, и корчил жалобное, глупое лицо. Все снова засмеялись. Я понял, что он уже играет это для меня.

Я очнулся от громкого смеха. Кто-то тормошил меня. Темно. Главный парень отсоединил провода и куда-то понес видеомагнитофон и телевизор.

— …вай… ай, туда, братха, — со страшным акцентом говорил Писклявый, показывая куда-то.

Это была большая картонная коробка из-под холодильника, с полосатым матрасом и одеялом из мешковины. Внутри неожиданный, очень вкусный и жаркий запах семечек. Я закрыл глаза и вдруг вспомнил, как в детстве тетя Венера очищала во рту семечки и давала мне это вкусное сердечко изо рта в рот, как птенцу. Я чувствовал скользкое семечко, округлую мякоть ее больших полных губ, упругую силу и нежность самого кончика ее языка, ее удушливый запах.

Я, конечно, не мог понимать тогда, почему мне так нравилось все это, почему я обмирал, задыхался и просил еще и еще.

Стало совсем тихо, но во мне всё звучала эта пошлая и прекрасная индийская музыка.

Пригрелся в электричке и немного заснул, а когда открыл глаза и посмотрел на людей, на светлый день и мелькающие столбы, мне показалось, что сегодня воскресенье, что у меня все хорошо, что еду к Асель, и она ждет меня дома.

На Киевском вокзале купил в кафе жирную котлету по-киевски, чашку кофе со сливками и ел за столиком в углу. Так было вкусно, что глаза слезились. Смешно было бы, если б я сегодня ночью замерз.

На чердаке снова пересчитал деньги. Если работать каждый день и откладывать по пятьдесят тысяч, то через двадцать дней уже можно будет снять комнату или даже квартиру. Лишь бы не спиться.

Разделся до гола и лег. Голуби скребли жесть. Натянул Димкино одеяло на голову. Так мучило ощущение ненужности моего обнаженного тела. Напряженно вытянулся и повернулся на бок в пустоту стенки. Член мой выпрямился и с какой-то особой твердостью завис в пустоте. Поднял пятерню. Как я хочу положить ладонь на женскую грудь. Почувствовать зыбкую мягкость вокруг соска и как твердый сосок щекочется, и успокоиться уже — я держусь за верхушку земного шара. Меня не сбросит с него, и я не буду один.

Потом гладил свой зад, представляя, что это роскошная попа какой-то женщины, гладил ее пышные бедра, ее жесткие волосатые ноги, трогал ее мускулистую грудь. Там были еще другие взрослые женщины. Мы с этим взрослым мужчиной сильно целовались взасос, и я чувствовал его округлый стальной член в гуттаперчевой оболочке.

четыре

— …ченька, как же так?!

— А я что вам?! — осподи!

— Хоть господи хоть не господи…

— Господи, доченька, как же так-то, что пенсии нет?

— О, боже…

— Ведь мне же звонили насчет пенсии…

— Кто вам звонил, бабушка?!

…………………………

Сделал это, не помню с кем. Но кончил только с Асель, как всегда, и заснул. Во сне меня кастрировали. Просто оттянули и отрезали без всяких приспособлений. Пугающе странно было, что теперь, без Асельки, могу идти сразу на все четыре стороны, а идти-то, оказалось, в итоге и некуда. Позвонил Гарнику.

— A-а… это ты… при-ивет… как дела? — голос у него был мёртвый, как будто я не живой. Я долго не говорил ему, откуда звоню, было приятно чувствовать расстояние.

— Я из Москвы звоню, Гарник, — я вернулся.

— Да ты что?!.. Ничего себе… да ты что! — голос ожил, будто я ожил для него. — Слушай, можешь мне для Билайна слоган придумать?

— Слоган… Я сейчас соображаю что-то плохо.

— Ну, ты звони, если что, — сказал он, что-то пережевывая. — Не пропадай, заезжай, если что.