Танго на цыпочках

Ника-Ника-Доминика. Серый мышонок.

До чего же все просто. Элементарно. Солнечный лучик скользнул по фотографии, и Салаватову показалось, будто Лара подмигнула.

– Какой она стала? Молчишь. Она ведь приходит сюда? Вижу, что приходит. Недавно была, вон, розы стоят. А я тебе лилии принес. Белые, как ты любишь.

Мой дневничок.

Пробовала новую дурь. Странно она на меня действует, голова становится похожей на барабан, зато потом такой подъем! И трахаться хочется. Кто там из психологов чего про сублимацию говорил? Не помогает! Или это просто дурь неправильная?

Кажется, Салаватов стал что-то такое замечать. Смотрит косо да выспрашивает, где была, чем занималась. Можно подумать, я обязана перед ним отчитываться. Счаз, все брошу. Алик говорит, что таблетки покруче будут, но, честно говоря, страшновато. Курево – это ерунда, в любую минуту брошу и не замечу, с силой воли у меня все в порядке, а травить себя колесами как-то не с руки.

Ника, кажется, в Тимура влюбилась. Вот дура-то, он же серый, скучный и правильный до невозможности, хотя чего от нее ждать-то, сама такая. Жаба, которая никак в принцессу не превратиться. Смешно смотреть, как она за ним по пятам ходит и в глаза заглядывает, а Салаватов, дубина стоеросовая, не замечает ничего. Для него Ника – ребенок. У этого ребенка бюст скоро попу перевесит.

Не понятно, какого я на них трачу время?

Пробовать или нет? Алик говорит, что начать можно и с половинки, он мне на пробу так даст, без денег.

Доминика

Следующее письмо я отнесла вместе с Лариной картиной. Заберу ее чуть позже, она не обидится, понимает, что картина придаст нужную достоверность посланию. Долго думала над текстом, старый вариант как-то сразу перестал устраивать, а новый никак не хотел сочиняться. Слова казались надуманными и тяжелыми, а фразы мертвыми. Салаватов же должен почувствовать, что Лара жива.

Жива. Жива. Жива. От этой мысли мне хотелось смеяться и плакать одновременно. В последнее время я чувствую себя… странно. Это самое мягкое выражение. Ничего, Салаватову будет не легче.

"Будь мужчиной, умри"

Хороший текст. Я вылила в стакан остатки сока.

– Очень хороший. – Согласилась Лара. – Замечательный. Его нужно отнести.

– Завтра.

– Сегодня. Отнеси сегодня. Его ведь нету.

Нету, она права, Тимур уехал с самого утра. На кладбище отправился, гад, да как он вообще смеет приближаться к могиле моей сестры, после того, что сделал?

– Сволочь. – Меланхолично заметила Лара.

– Сволочь. – С ней нельзя не согласиться. Картину я доставила по адресу, положила в коридоре и конверт сверху. Будет ему сюрприз!

Тимур

Очередную посылку Тимур обнаружил в коридоре. На сей раз картина, и конверт, естественно, здесь же. А вот "Черной магией" не пахнет. Забыла, что ли?

"Будь мужчиной, умри". Оригинально. Но не страшно. А вот картина – это куда более интересно. Главное, не пожалела ведь, полотно Ларино, в этом сомнений нет, ее манеру невозможно спутать. Да и видел он уже этот космический пейзаж. "Рай".

Ларин Рай, у нее все было не как у людей: ни тебе небесной голубизны, ни облаков, ни златокудрых ангелочков, сжимающих в пухлых ручонках лиры и прочий музыкальный инвентарь. Фиолетовые раны на черной бездне кровоточат алыми жуками, из спин которых прорастают золотые цветы. Салаватов уже видел это полотно, и даже спорил с Ларой, доказывая, что это больше на преисподнюю похоже. Или на бред.

Это и было бредом.

Повернув картину изображением к стене, Тимур перечитал записку. С девчонкой следовало поговорить и, желательно, поскорее, пока она не наделала глупостей.

Ника-Ника-Доминика, что же ты творишь? По незнанию действуешь или по умыслу злому? Сама придумала или подсказали? И захочешь ли ты вообще разговаривать?

Доминика

Оставив все в Салаватовской квартире, я галопом полетела домой. Лара, Лара, Лара… Приходила ли? Конечно, приходила.

Я почти не удивилась, обнаружив на столе забавный натюрморт: открытая бутылка вина, бокал, на дне которого плещется рубиновый шарик, кисточка винограда, рыжие плоские мандарины… О, Лара, это выглядит чудесно! Круглые виноградины заманчиво поблескивали черным боком, а от запаха мандаринов кружилась голова.

– Совсем, как раньше, да? Вино и виноград. Тебе нравилось.

И мне, честно говоря, тоже. Никогда не пила ничего подобного. Удивительный вкус. Удивительный аромат.

– Мое любимое! – Прощебетала Лара. – Хванчкара.

– Знаю.

– Конечно, знаешь. Ты знаешь все, что знаю я. Ведь ты – это я. Я – это ты.

Мысль проскользнула внутрь горячим солнечным шариком. Она похожа на… Похожа на… Я – это ты, ты – это я. Мысль похожа на сливочное масло, такая, знаете ли, гладкая, блестящая непередаваемым жирным блеском настоящего масла. Смешно. Масло-мысль! Хохот, вылетев из горла, сиреневыми капельками оседает на люстре. Боже мой, как нелепо он смотрится. Я подпрыгиваю, пытаясь стряхнуть смех на пол, но противные капельки разлетаются в стороны. Они специально так делают, чтобы заставить меня побегать, и я послушно бегаю.

– Умничка. – Говорит Лара. И тело скрипит от радости. Я чувствую кости и мышцы. Кости прозрачные, словно из слюды, мне доводилось видеть слюду – она смешная. А мышцы похожи на распотрошенный моток нитей. Нитки-мулине. Обожаю вышивать!

Стоп, я же не умею вышивать?

– Глупенькая моя девочка, – сокрушается Лара, – конечно же, ты умеешь. Ты все умеешь, только забыла.

– И танцевать танго?

– Да.

– И сейчас могу?

– Конечно. Но осторожно, а не то соседей разбудишь.

– Я тихонечко, – обещаю Ларе, – на цыпочках.

Комната кружится перед глазами. Ртутные шарики хохота снова собрались вместе, уже на обоях. С опозданием понимаю, что они хотят там укорениться. Нельзя. Как же я буду существовать в комнате, заросшей смехом? Царапаю стены, отдирая фиолетовые проростки, но они прямо в руках расцветают блеклыми лиловыми астрами. Астры трогать нельзя, они красивые!

– Иди на улицу. – Шепчет Лара.

– А как?

– Через балкон, конечно.

Замечательная мысль! Нет, совершенно серьезно, такая чудесная мысль, похожая на масло, ее еще на бутерброд мазать можно. Можно мазать… Снова давлюсь хохотом, но на этот раз закрываю рот ладонями, чтобы противные шарики не выпрыгнули из меня.

– Балкон! – Напоминает Лара.

– Прости.

Ковыляю туда, где раньше был балкон, теперь на этом месте почему-то стена, заросшая бледно-лиловыми астрами. Они шевелятся и машут лепестками, показывая, куда нужно идти.

– Спасибо!

Цветы кланяются и, смущаясь, закрывают детские личики щупальцами. Нужно будет их покормить, жаль, не знаю, что едят астры со щупальцами, что-нибудь особенное, например, звездную пыльцу. Но балкон, балкон, балкон… стена раздается в стороны, и я упираюсь носом в дверь. Ага! Вот она! Попалась!