Танго старой гвардии
Шрифт:
— Понимаю, — сказал он. — Если, разумеется, это дело всплывет.
— Да, в том-то и все дело. — Мостаса подхватил мизинцем каплю вина, не дав ей упасть на скатерть. — Когда я расспрашивал о вас, мне сказали, что вы хороши собой и весьма неглупы. Ну, до привлекательности вашей мне дела нет — я человек традиционных вкусов. Что касается второго вашего качества, я очень рад, что оно так блистательно подтверждается.
Он замолчал на миг, смакуя бургонское.
— Томас Ферриоль — стреляный воробей. И на все неизменно требует расписку. Дело было спешное, но при этом верное, а то, что Чиано взимает комиссионные, — для Рима давно уж никакая не новость. Тесть об этом превосходно осведомлен и не возражал, если только все происходящее, как до сей поры, не получало огласки…
— Почему же вернуть эти письма решили только сейчас?
Мостаса удовлетворенно оглядел почти пустой бокал.
— Тут может быть много причин. То ли возникли трения в итальянском кабинете министров, где позиции Чиано оспариваются другими представителями фашистской элиты… То ли он сам решил принять меры предосторожности в преддверии более чем вероятной победы мятежников. То ли кто-то захотел лишить Ферриоля материалов, а с ними — и возможности дипломатического шантажа. Как бы то ни было, Чиано желает заполучить свои письма, и вас наняли для исполнения его воли.
Все было до такой степени ясно и очевидно, что и Макс перестал темнить.
— И все-таки я не понимаю… И уже говорил это раньше… Почему именно я? Разве у итальянцев не нашлось собственных специалистов?
— Я думаю, что тут все очень просто. — Мостаса достал из кармана кисет и принялся набивать трубку, уминая табак большим пальцем. — Мы ведь во Франции, а положение в мире сейчас требует действовать с особой деликатностью. А вы лишены политических пристрастий и, если можно так выразиться, в этом смысле апатрид.
— У меня — венесуэльский паспорт.
— Я таких хоть полдюжины куплю, уж не сочтите за хвастовство. Не забывайте, что, помимо венесуэльского паспорта, есть у вас еще и несколько уголовных эпизодов — доказанных и нет — в разных странах Европы и Америки… Если что-нибудь не заладится, отвечать вам, и только вам. Итальянцы от всего отопрутся.
— Скажите, а вам-то какое дело до всего этого?
Мостаса, уже раскуривший трубку, взглянул на Макса сквозь первое облачко дыма. И во взгляде этом читалось едва ли не удивление.
— Вот тебе раз… Я думал, вы уже давно догадались… Я работаю на правительство республиканской Испании. То есть сражаюсь на стороне добра… Если, конечно, допустить, что в историях такого рода вообще можно толковать о добре и зле.
Макс, привыкший скользить глазами по страницам романов с продолжением, которые печатаются в иллюстрированных журналах, а читаются в отелях, спальных вагонах и каютах трансатлантических лайнеров, всегда считал, что слово «шпион» применимо лишь к утонченным авантюристам международного класса и зловещим незнакомцам, редко появляющимся при свете дня. И потому очень удивился, когда Мостаса очень непринужденно предложил проводить его до отеля «Негреско», а заодно прогуляться в приятном обществе — определение принадлежало ему же — по Променаду. Возражений не последовало, и они, как двое давних и хороших знакомых, прошли изрядное расстояние, словно болтая о разных пустяках, точно так же, как и прочая публика, фланировавшая по бульвару меж фасадами отелей и берегом моря. Речь, однако, шла совсем не о пустяках. И Мостаса, благодушно посасывая трубку и нахлобучив свою мятую шляпу так, чтобы тень падала на стекла очков, завершил рассказ о предстоящем деле и ответил на вопросы Макса, при внешней безмятежности не расслаблявшегося ни на миг:
— А заплатим мы вам больше, чем фашисты, — повторял он время от времени. — Не говоря уж о том, что республика, само собой, будет вам благодарна.
— Нет и не может быть награды выше, — позволил себе иронию Макс.
Мостаса негромко посмеялся сквозь зубы. Негромко. Почти добродушно. Но из-за шрама на нижней челюсти лицо его при этом принимало какое-то двусмысленное выражение.
— Не зарывайтесь, сеньор Коста. Я ведь представляю здесь законное правительство Испании. Демократического, знаете ли, государства, борющегося с фашизмом.
Поигрывая
тростью, Макс краем глаза наблюдал за ним. Если бы не очки, агент напоминал бы переодетого жокея и, когда стоял и шел, казался еще более хрупким и тщедушным. Тем не менее жиголо в силу профессиональной надобности довел до автоматизма свойство сортировать людей по неявным или не бросающимся в глаза деталям. В том неверном и зыбком мире, где он обитал, от жестов или фраз, принятых в общежитии, проку было столько же, сколько за карточным столом — от поведения опытного игрока, тонким блефом вводящего противника в заблуждение. Имелись иные коды, и Макс со временем научился их расшифровывать. И тех сорока пяти минут, что он провел с Мостасой, хватило, чтобы со всей определенностью понять: этот благодушный, располагающий к себе господин, с такой непринужденной естественностью сообщивший, что сражается на стороне добра, может оказаться гораздо опасней угрюмо-грубоватых итальянцев. И, кстати, Максу казалось странным, что они не сидят сейчас на парковой скамейке, пряча лица за развернутыми газетами и не следят за ними неотступно, чтобы со вполне понятным неудовольствием убедиться, что Фито Мостаса осложняет им жизнь.— Почему вы не поручите выкрасть письма своим службам?
Мостаса, не отвечая, сделал еще несколько шагов. Потом наконец сказал:
— Знаете, Томас Ферриоль любит повторять: «Нет смысла покупать политика до выборов — неизвестно, придет он к власти или нет. Выгодней приобретать уже действующих».
Он энергично пососал мундштук, и ветер отнес назад облачко табачного дыма.
— Мы в сходном положении. Зачем самим организовывать рискованную и дорогую операцию, если можно воспользоваться той, которая уже запущена другими?
С этими словами он прошел еще немного, посмеиваясь негромко и добродушно. Казалось, новый оборот разговора радует его.
— Лишних денег у республики нет, сеньор Коста. Да и песета наша сильно девальвирована. Так что есть некая высшая и поэтическая справедливость в том, что большую часть вознаграждения выплатит вам именно Муссолини.
Макс оглядывал ряды «Роллс-Ройсов» и «Кадиллаков», выстроившихся перед импозантным фасадом «Пале Медитерран'e» — целой вереницы фешенебельных гостиниц, которая повторяла мягкий изгиб залива Анж, казалось, уходя в бесконечность. В этой части города от глаз богатого туриста было скрыто все, что могло бы омрачить лучезарную картину мира. Здесь были только отели, казино, американские бары, чудесный пляж, а в двух шагах начинался уже самый центр города с россыпью ресторанов и кафе и роскошными виллами на окрестных холмах. Ни единой фабрики, ни одной больницы. Мастерские, дома мелких служащих и рабочих, тюрьма и кладбище, толпы манифестантов, которые в последние годы особенно часто стали появляться на улицах с пением «Интернационала», «Марсельезы» или с криками «Смерть евреям» — под сочувственными взглядами жандармов, — находятся далеко отсюда, в кварталах, где большая часть фланирующих по проспекту Англичан не бывает никогда.
— А что мне помешает отказаться? Или рассказать о вашем предложении итальянцам?
— Ничего не помешает, — признал очевидный факт Мостаса. — Но оцените, как честно склонны мы вести игру. Без угроз. Без шантажа. От вас и только от вас зависит, сотрудничать с нами или нет.
— А если нет?
— А вот это уже другой вопрос. В этом случае вы должны понимать: мы сделаем все, что в наших силах, чтобы изменить ход событий.
Макс прикоснулся к полю шляпы, приветствуя знакомых — супругов-венгров, соседей по отелю «Негреско», — только что попавшихся навстречу.
— Ну, если это не называется «угроза»… — заметил он иронически.
На лице Мостасы появилось несколько преувеличенное выражение полнейшей покорности судьбе:
— Это замысловатая игра, сеньор Коста. Мы не имеем ничего против вас лично, но вы сейчас выступаете на стороне противника. Если бы не это обстоятельство, вы бы пользовались нашим благорасположением…
— …которое выразится в сумме большей, чем та, которую предложили итальянцы? Вы, помнится, так сказали?
— Разумеется. Гонорар будет поднят, но все же не до небес.