Танго втроем

То, что Розанова может сейчас воочию лицезреть «вещицу», — случайность. Еще чуть больше месяца назад «новодеды» собирались вывезти в одну из европейских стран, а оттуда в Штаты — к его новому хозяину. Но бурные события весны и начала лета не позволили выдержать график, и, поскольку с транспортировкой шедевра возникли определенные сложности, решено было на время разместить его в «сейфе» — в смонтированном виде, на этом уже настоял сам Казанцев.

Теперь они могли на пару с Уолтмэном сказать: мы сделали то, что не смогла сделать ни одна из двух мировых сверхдержав — вернули цивилизации красивейший самобытный шедевр. Правда, Дэвид вряд ли бы поторопился с подобного рода заявлениями. Как и Казанцев: уговор был таков, что в ближайшие несколько лет Комната открыто экспонироваться не будет. Уолтмэн сам решит, когда ему сделать сенсационное заявление, поскольку Комната — его фактическая собственность.

— Где и когда будет экспонироваться Комната? — словно заглянув в его мысли, спросила Розанова, адресуясь, правда, к Ломакину. — Нельзя держать такую красоту… взаперти!

— А зачем, Лена? — ответил за художника банкир. — Зачем метать бисер перед свиньями? Народ? Общество? Быдло… Российское государство? Ведь страна, считающая себя великой и славной своими историческими и культурными свершениями, не удосужилась за пятьдесят с лишним лет воссоздать заново утерянный шедевр!

— Значит, это, — Розанова сделала рукой круговой жест, — не для народа, не для нас, потому что мы — быдло?

— Лена, — попытался вмешаться Ломакин, — не порть праздник!

— И не для нашей страны, потому что мы нищие, у нас нет денег на культуру, потому что все разворовано такими, как вы, потому что вы продали нас и свою страну одному из тех, кому, я так понимаю, захотелось «с устатку» еще заполучить в свой дворец и «настоящую» Янтарную комнату?

Банкир давно уже держал в руках бутылку «Дом Периньон», Ломакин готов был подставить под пенящуюся струю шампанского фужеры. Пробка, более не придерживаемая пальцем, хлопнула, шипящий фонтанчик выплеснулся из бутылки наружу, мимо фужеров, Ломакину на костюм и брызгами на зеркальный паркетный пол.

Розанова пристально смотрела на побледневшего до синевы «янтарного барона», амбициозного, с гипертрофированным самомнением человека, монстра, по выражению Наты Кожуховой, и ей отчего-то стало смешно.

Пытаясь совладать с собой, Лена закусила нижнюю губу, затем сжала пальцы в кулачки. Когда имеешь дело с монстром, следует быть предельно осторожным, не дай бог разгневать его чем-то, вывести из равновесия.

Своды Янтарной комнаты, панели и зеркала расколол громкий женский хохот.

— Не вмешиваться! — дал команду Шувалов. — Ограничимся пока ролью наблюдателей.

Едва успели расположиться на подступах к зданию банка, как с Ленинского к решетке внутреннего двора и проезду в подземный гараж свернули две машины: черный «Ниссан», а за джипом «Форд-Скорпио». Служебная машина Карсакова нырнула в слабо освещенный проем гаража, «форд» припарковался таким образом, что закрыть теперь гараж вряд ли получится — одна из сдвигающихся половинок заблокирована корпусом машины.

Еще более странно было увидеть выбравшихся из «Форда» наружу людей, а рлюс к этому еще и не запертые на площадке ворота.

— Сколько у Кондора «штыков»? — произнес в рацию Шувалов.

— Вместе с ним — четверо, — доложил Глеб. По обыкновению, Тихий умудрился занять «центровое» место в ложе для зрителей. — Сам Кондор приехал в джипе с Карсаковым. «Ниссан» в гараже, в данный момент я их не вижу…

Бушмин, не обращая внимания на косые взгляды трех «полканов», приставленных к нему на время Бочаровым, дожидался на диванчике в приемной завершения «киносеанса». Андрей курил уже вторую по счету сигарету, охранники нервничали и выглядели отчего-то обескураженными — они видели, как визитера вели по коридору, и стационарные металлоискатели арочного типа, установленные в трех местах, каждый раз издавали тревожные звуки сигнализации.

Из дверей показался Бочаров. Вид у него был, как и у Карсакова, задумчивый. Он сердитым жестом приказал «полканам» убраться в коридор, затем отрешенно посмотрел на «гостя»:

— Продолжение кассеты?

— В обмен на Розанову.

Двое силовиков Казанцева переглянулись. Судя по всему, какое-то общее решение они уже выработали. Должно быть, их живо интересует содержание «второй серии» — кто, когда и при каких обстоятельствах должен избавить господина Казанцева от его верных «полканов».

— Предположим, мы подпишемся на ваши условия, — медленно, делая усилие над собой, произнес Бочаров. — Мы вас выпустим, а где гарантия, что…

— Вы оба знаете, что Бушмин слов на ветер не бросает, — не дал ему договорить Кондор. — С моей стороны сделка будет честной.

Бочаров смерил его тяжелым взглядом.

— Пройдемте в кабинет. Там у меня оборудован лифт.

Что ж, Бушмин прекрасно понимает состояние этих двух людей, особенно Бочарова, который близок к «янтарному барону», как никто другой. Да, они получают на своей службе высокие оклады, но и Казанцев, мягко говоря, им тоже обязан. Вот сегодня, к примеру, любой из этих двоих мог оказаться внутри одной из сгоревших дотла машин…

Кое-как разместились втроем в тесноватой кабине лифта. Бочаров нажал кнопку. Кабина тут же плавно скользнула вниз. И прежде чем распахнулись двери лифта, почему-то все разом сверились со своими наручными часами — словно хотели запомнить точную дату предстоящего события.

Левицкий тоже изредка посматривал на часы — Кондор находился в здании уже около часа.

— Ну хорошо, — стал он размышлять вслух. — Морпехизабили стрелку казанцевским боевикам, а может, и самому «барону». Очевидно, выставили «предъяву». Что дальше?

Повернув голову, он посмотрел на сидящую рядом, в кресле пассажира, напарницу.

— Горгона, если, не приведи господи, вдруг учинится пальба — ты двигаешь к месту разборки первой. Ну а я, как командир, пойду вторым эшелоном, за твоей надежной спиной.

— Пальбы не будет, — бесстрастно произнесла Ольга. — Обойдется одними разговорами.

Посмотрев в лобовое стекло на погруженное в темноту массивное здание, Леон тяжело вздохнул.

— Конечно, ежели прикажут «брать банк», будем брать! Но я бы лучше подписался «брать»… нудистский пляж. Особенно если бы мы с тобой на пару…

* * *

Казанцев переменился в лице, все еще отказываясь верить тому, что здесь в данную минуту происходит. Его унизили так, как никто и никогда не унижал Алексея Казанцева на протяжении всей его сорокалетней жизни. Даже не слишком сдержанному в словах и выражениях «папочке» не удавалось сделать то, что удалось этой такой с виду воспитанной и благонравной девице, — откровенно плюнуть в душу, пошатнуть до основания его самолюбие.

Этот издевательский хохот — открыто ему в лицо! — был как острый безжалостный клинок, который разом отсек и «дорогую Елену Владимировну», и те мечты и планы, которые он вынашивал в отношении этой женщины, и какую-то часть собственной души Алексея Казанцева, возможно, не самую худшую ее часть. Он даже ощутил, как что-то оборвалось у него внутри, как почернело и обуглилось по краям так тщательно оберегаемое им казанцевское «суперэго».