Танго железного сердца
Шрифт:
— Не знаю. Тридцать лет — слишком много. Для пироксилина так вообще, — я укладываю патрон обратно в гнездо. — Или у нас получится что-то вроде детской хлопушки…
— Или?
— Или рванет так, что мало не покажется.
Белая вспышка.
Попробуем подсчитать. У нас снарядов штук двадцать. Сколько из них исправны, неизвестно.
Надо бы сделать пробный выстрел — но тогда мы рискуем спугнуть лейтенанта Йорка. Сюрприза не будет.
Придется положиться на удачу. Увы.
Вместе с Обри мы находим и выкапываем замки для тридцатисемимиллиметровок, которые
Странно, как все возвращается на круги своя. «Селедка», которая послужила нам спасением много лет назад, снова наша последняя надежда…
Дальше следует осмотр артиллерии. Две пушки негодны совершенно, еще две под вопросом.
Я смотрю на Обри.
— Сделаешь?
— Разве что из двух одну.
Арифметика проста — или у нас две пушки и минимум исправных снарядов, или одна пушка и почти нормальный боекомплект. Да, но если она рванет…
— Делай.
Обри прав — это самоубийство.
— Жду тебя и всю твою команду вечером, — говорю я. — У клуба, перед фильмом.
Обри кивает.
Гюнтер-младший привез недавно новые пленки. Говорят, его отец раньше был в Кетополисе известным антрепренером.
Надеюсь, это не опять какой-нибудь вестерн?
Я бы предпочел что-нибудь с музыкой и танцами — веселую комедию с хорошенькой девушкой в главной роли. Например, она мечтает петь, а ее никто не замечает. Как та актриса, у которой милые ямочки на щеках… Как ее зовут? Забыл. Неважно, но мне она нравится.
Впрочем, вестерн тоже можно.
Там где хорошие, которых мало, побеждают плохих, которых много…
Фильм — хороший повод собрать всех. Сегодня будет общее собрание поселения. И мне придется говорить. Ненавижу говорить.
Вообще, я — неприятный человек. А вы не знали?
Дел по горло. Я возвращаюсь к своей веранде.
Мне нужен Киклоп, мой начальник штаба. Я оглядываюсь — никого. Прохожу по комнатам — у меня их две, одна из которых кухня. Ветерок колышет тростниковую занавеску. На столе в банке — свежие цветы. Явно Анита заходила.
— Где этот старый обезьян?
У Киклопа в руках — древний латунный хронометр. Который натужно тикает, словно тащит на себе груз тысячелетий. Не знаю, где Киклоп его откопал — но вещь для него особая.
В последнее время с Киклопом что-то не то.
Теперь я все чаще вижу, как он сидит, прижав к уху старый хронометр, и раскачивается, как в трансе…
— Что с тобой происходит?
«Я перестал понимать дифференциальное счисление. Не могу взять в уме вторую производную».
— Это старость, Киклоп. Так бывает со всеми нами.
«Ты не понимаешь».
Киклоп разворачивается и уходит. Черт, как мне надоело видеть эту удаляющуюся серебряную спину.
— Чего я не понимаю?! — кричу я вслед. — Эй, гений!
Меня игнорируют.
Придется лезть через забор. Я оглядываюсь — никто не видит. Что ж, вернемся в детство…
От земли пахнет теплой сыростью. Голоса. Прислушиваюсь.
Говорят двое — Рокки я узнаю по интонациям, а вот кто второй? Осторожно, стараясь не ободрать руки, раздвигаю мясистые стебли маиса. Приглядываюсь. Так ведь это Олаф! Ничего себе у моего вестового компания.Рокки с ним болтает, приняв расслабленную позу. В металлических пальцах дымится сигарета.
— Тогда почему адмирал с нами?
— А ты разве не знаешь? — роняет Рокки небрежно. — У адмирала железное сердце.
— А! — в глазах загорается огонек.
Всё-то они знают. Я задом пячусь сквозь побеги. С кряхтением вылезаю из кустов, отряхиваюсь. Затем шумно прочищаю горло. Чтобы уже окончательно обратить на себя внимание, иду и топаю ногами. Сандалии гулко стучат по сухой дорожке.
Сплетники.
Китель с контр-адмиральскими эполетами у меня единственный, парадный, так что по селению я хожу в чем придется. Обычно в цветных рубашках, которые шьет для меня жена Обри. А вот фуражка у меня одна — и для дел и для праздника.
Обхожу забор из веток и попадаю во двор. Они вздрагивают и выпрямляются.
— Рокки, ты мне нужен. Олаф, добрый день, — говорю я.
— Адмирал? — глаза его бегают. Чувствует, что в чем-то провинился.
— Привет, Олаф. Жду тебя и твою семью вечером на общем собрании. Придете? Я на вас надеюсь.
Глаза его перестают бегать. Он вздыхает — мне кажется, даже с облегчением.
— Конечно, адмирал. Можете на меня положиться.
Олаф известный смутьян. И болтун, кстати, первостатейный.
На нашем плане легко поставить крест. Но черта с два я позволю это сделать.
— Осторожно! — кричат наверху. — Смотри, куда прешь! Левее! Легче!
Старая речная канонерка. Заржавленный борт выкрашен свежей краской.
Мы стоим с Киклопом на берегу, глядя, как ленивое течение колышет кувшинки. Эта тихая заводь, зеленая мутная вода. Лучшее место для мятежной канонерки.
На канонерке постоянно что-то гремит и щелкает, из трубы поднимается едва заметный сизый дымок, над ней дрожит нагретый воздух. Из люка то и дело вылазит кто-нибудь, похожий на черта из ада. Люди Обри. «Селедка» стоит под парами. Угля у нас не так много, зато в трюме канонерки сложен парус. В крайнем случае пойдем под ветром. Или на шлюпочном буксире.
По сходням постоянно бегают люди — кто с ящиком, кто с мешком, кто матерясь. Гвалт. Топот босых ног, смешки, ругань. Канонерку еще нужно загрузить. Дальний переход — это вам не загородная прогулка с пикником на морском берегу.
Я говорю вполголоса:
— Придется уйти отсюда — как можно дальше. И все начинать сначала.
«Да», — жестом показывает Киклоп. На груди у него висят на шнурке блокнот и свинцовый карандаш. И еще он надел свои очки.
Самоубийство, думаю я.
Но что еще остается?
Я прикидываю ресурс. Машины у нас старенькие. Даже если выдержит цилиндр высокого давления, а там явно намечаются трещины… Бедная «Селедка» — из речной канонерки в морской круизный лайнер.
— Куда нам идти? — говорю я Киклопу. — Давай, ты у нас умный.