Танк "Клим Ворошилов-2". Ради жизни на Земле

Да, надо обязательно выжить и предотвратить катастройку девяностых. Вот только как этого добиться? Это в книге неуязвимый, всезнающий, с непрерывно отрастающими зубами и другими частями тела, спецназовец-торговец за раз рецепты выдает. Сказал, что надо крестьянам индивидуальное хозяйство разрешить — раз и продуктов море стало, сказал, что патентами торговать надо — кучу денег заработали. Ага, ждите. Парижский договор, так он вроде называется, по патентам — это та еще ловушка. Специально придумано, как мне один специалист по патентному праву рассказывал, чтобы всякие вкусняшки самым сильным доставались, а всех неугодных в любой момент загнобить можно было. Да и сельским хозяйством все не так просто. Сколько в моем времени и у нас, и в России над фермерами бились. Специально, бл.., разводили. А в результате? Нет, прав в чем-то этот, как его, Прашев или Паршев, что не все так просто. Ну другой у нас климат, другой. И ничего с этим не сделаешь. Не зря у нас община так долго держалась. Не выживет у нас единоличник. В принципе и на западе фермер не один, если подумать. А кто его продукцию берет, технику ремонтирует и обслуживает? Вот, вот. Натуральная МТС и потребкооперация в СССР. А если вспомнить, что и деньгами его государство поддерживает, и США даже диктует, чего и сколько сеять, то …

Блин, так и свихнуться недолго. Тут, понимаешь, «танцуют пары, пары, пары, мотив знакомый, даже старый», такие женщины сидят, а я опять в философию ударился. Нет, надо еще выпить, благо патефон пока замолчал и все к столу потянулись и за докторшей поухаживать. Тем более, что она кажется не против. Ну, вот опять эта песня. О, белый танец. Интересно…

— Мне немного взгрустнулось -

Без тоски, без печали

В этот час прозвучали

Слова твои:

«Расстаёмся, я не стану злиться,

Виноваты в этом ты и я».

Не ожидал, что Мария меня сама пригласит, не ожидал. Нет, приятно конечно, но… А впрочем, какая разница. Танцую я не очень, но партнерша вроде бы не обижается. Кто она? Доктор-хирург Мария Андреевна Михайлова. Разведена, муж бывший военный, «незаконно репрессирован» в тридцать седьмом — за пьянку уволен из армии и исключен из партии. Детей нет. Это я из личного дела узнал. Подсмотрел, да. Любопытство не порок, а большое свинство. Интересно, догадывается ли она, что я ее личное дело у кадровика брал?

Надо же, очень веселая женщина, как оказалось. Пара анекдотов, и она задорно смеется. А какая у нее фигура. Обалдеть. Грудь такая, что Памеле Андерсон с ее силиконовыми мешками только утопиться в сортире. Благо в воде силикон утонуть не даст. Откуда знаю какая у нее грудь, хотя и не видел? Секрет. Проживете с мое, тоже знать будете.

Нет, все же самые красивые женщины в мире — у нас. Встречаются, конечно, и в других странах красавицы, но в таких количествах, как у нас нигде нет. Разве что в Израиле, говорят. Но там я не был, да и вообще, как там поется: «А там на четверть бывший наш народ».

Вот и очередной раз пластинка закончилась:

— Мария, как вы, выпьете?

— А давайте, товарищ полковник, на брудершафт?

Не, на слабо конечно дураков ловят, но устоять перед такой женщиной я не могу. Выпиваем стопку, целуемся. Ее губы на вкус отдают водкой и почему-то какой-то травяной настойкой. Н-да, если бы не народ вокруг… Ну и что все улыбаются? Делаю «злое выражение морды» как говорил капитан Копылов. Реакция? Правильно, лучше закусывайте и никаких проблем.

— А поете вы… ты все-таки лучше, чем танцуешь,— с намеком говорит Мариша. И кто-то уже гитару поднес. Эх, где мои семнадцать лет…

— С берез неслышен, невесом

Слетает желтый лист,

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы

И словно в забытьи,

Стоят и слушают бойцы,

Товарищи мои…

Смотри-ка, и танцевать ухитрились под мои переборы. Чтобы еще такое спеть? А, пою все подряд, и «Землянку» и «Песню танкистов» про танковый ударный батальон, и в конце концов «Вальс-бостон» Розенбаума. Под него и пьем стремянную и расходимся по квартирам. Я иду провожать Марию, тем более, что она не возражает. Провожаю…

Утром, проснувшись с первым лучом солнца, долго смотрю на проснувшуюся Марию. Смотрю и понимаю, что все закончено. Если у нас и будет что-нибудь дальше, то только то, чего в СССР, как сказали однажды в нашей реальности, не было. Слишком мы разные люди, увы…

Все, отдых окончен. Пора на службу.

— Утомлённое солнце

Нежно с морем прощалось,

В этот час ты призналась,

Что нет любви.

10 августа 1942 г. район неподалеку от г. Рославль.

— Вот, — проводник, однорукий ветеран лет двадцати пяти, отер левой рукой испарину со лба. Солнце палило немилосердно, а группа чекистов явно торопилась и двигалась к месту боев сорок первого года без передышки.

— Устали, товарищ Соколов? Ничего, теперь можете и отдохнуть. Только покажите примерно, где захоронения произведены, — сочувственно произнес старший, со знаками различия старшего сержанта ГБ. Впрочем, Виктор Соколов, бывший радист штаба Первой тяжелой танковой бригады, а ныне комиссованный по ранению председатель колхоза подозревал, что звание у него могло быть и выше, слишком уж независимо и уверенно чекист держался.

— А чего показывать? Вон, там даже звезда на дереве сохранилась. Там и похоронили всех.

— Ясно. Спасибо вам Виктор Михайлович. Пока присядьте, отдохните. Мы сейчас автожир вызовем, вас назад быстро доставят. Васильев, разворачивай свою шарманку!

Радист, расположившийся у ближайшего дерева с развесистыми, невысоко расположенными ветвями, встал и начал несуетливо, но быстро разворачивать свое хозяйство. Забросив на ближайшую ветвь проволочную антенну, он подсоединил аккумулятор и включил передатчик. Еще через несколько минут он уже с привычной быстротой отщелкивал послание на ключе. Посмотрев с профессиональным интересом на его работу, Виктор, сидя на принесенном ему удобном чурбачке, закурил. Вокруг кипела работа, чекисты, молодые крепкие ребята, сноровисто оборудовали лагерь.

Наконец в небе раздалось стрекотание автожира. Сделав несколько кругов, летчик приземлил автожир и, отрулив к краю полянки, выключил двигатель. Едва винт остановился, открылась дверца в боку фюзеляжа, на взгляд удивленного Соколова, очень похожая на автомобильную, и из автожира вышел один из летчиков. Доложив что-то начальнику и передав ему какие-то бумаги, он пригласил Соколова на борт. Тем временем чекисты быстро и сноровисто снимали подвешенные к автожиру грузовые контейнера.

Виктор, слегка склонив голову и с трудом удерживаясь одной рукой, влез в дверцу. Тесноватая кабина, напоминающая чем-то автомобиль, но со множеством приборов и рычагов на месте пилотов, три небольших узких кресла, в одном их которых сидел приветливо взмахнувший рукой второй пилот и неожиданно большие стекла, через которые хорошо просматривалась и суета на поляне и даже большая часть пространства, включая висящий прямо над головой гигантский винт. Едва Соколов уселся и пристегнулся к жестковатому креслу, как сзади взвыл запускаемый мотор и винт начал постепенно раскручиваться, пока не превратился в один сияющий отблесками солнечных лучей круг. Небольшой пробег, автожир подпрыгнул, резко провис в воздухе, словно проваливаясь в гигантскую яму, отчего содержимое в принципе пустого желудка Виктора резко выплеснулось в заранее поданный вторым летчиком бумажный пакет. Не успел Виктор испугаться падению, как автожир выпрямился и уверенно начал набирать высоту.

Обернувшийся летчик, видимо заметив состояние Соколова, показал ему на висящий рядом с креслом шлемофон и жестом предложил надеть его. Отложив пакет в прямо таки специально приготовленную для него корзину, Виктор дрожащими руками надел шлемофон и, после нескольких попыток закрепил на шее ларингофон.

— Плохо? — сочуственно спросил второй летчик Виктора: — Извините, забыли совсем вас предупредить, что место мало и взлетать с подскоком будем.

— Ничего, все уже прошло, — немного срывающимся после всего голосом ответил Соколов.