Танк

Мы подбегаем туда, куда показывает Таня, и там, по виду, правда что-то светлое в воде, но так вроде бы и было весь день. Косой свет солнца делает реку совсем темной. Водолаз в надежде только на чудо ("Я же здесь проходил!") проходит несколько метров в сторону по дну и оказывается у берегового куста.

– Есть!
– орет он в какую-то свою систему допотопной связи, но так, что все мы понимаем: "Есть!"

Он берет это беловатое, что всплывало с утра, и за руку волочит туда, где уже лежит Маша... Спасатели вынимают на берег второе тело и укрывают сверх простыни каким-то покрывалом...

– Слава богу, - плачет Татьяна, - я уже не надеялась...

Водолаз выходит из реки, снимает тяжелый медный шлем. Видно, что он очень устал. С трудом стягивает с себя резиновый комбинезон, бахилы...

В это время на взгорке возле реки показывается грузовик.

– Сюда, сюда!
– орем мы.

За рулем - деревенский мужик, которого тоже, видно, колбасит от всего этого. Тоже удовольствие не большое в воскресный день - трупы в морг возить.

Но, слава богу, вернулись Лизка и Мишка.

Откидываем борт. Кузов грузовика выстлан мятой соломой, как будто в нем недавно перевозили коров.

– Ребята, теперь помогите поднять тела в машину, - просит кто-то из водолазов.

Ну, конечно. Я спускаюсь к воде, беру простыню, в которую завернута Маша. Не тяжело. Не страшно. Мы с Мишкой, сопя, поднимаем ее по обрывистому берегу и забрасываем в кузов. Легкая. Дитя.

В кузове немедленно оказывается Татьяна, откидывает край простыни, почти безмолвно смотрит на лицо ребенка. Зеленые сопли, как водоросли, торчат из носа. Она вытирает их, и видно, как становится чудесно хорошо лицо ее ребенка.

В это время мы с Мишкой поднимаем вторую девочку. Ноша потяжелее. Мы не разглядели ее и только там, в кузове, видим белую, размягченную водой кожу и прелестное лицо, на котором запечатлелось выражение то ли испуга, то ли недоумения...

Таня безутешно плачет, сидя рядом с дочерьми на соломе.

– Пора, пора, - говорит деревенский шофер, - пока до Кувшинова, а там с бумагами возня...

Я плохо соображаю. Понимаю только, что дело, за которым мы ехали сюда, сделано.

Грузовик уходит, взвывая передачами на обрывистом склоне реки. Потом скрывается в полях.

– Спасибо, - говорит Татьяна, как будто мы помогли что-то исправить, большое вам спасибо, родные мои...

Горе сделало ее очень чуткой. Господи, как же с Володькой они вернутся сейчас в этот дом?! Я не представляю, ей-богу, не представляю. В лучах заходящего солнца мы уезжаем со страшного берега. С нами в машине в Рязань возвращаются водолазы.

Мы приезжаем на станцию, они сдают дежурство, бросают резиновые комбинезоны в кучу таких же, вместе с поясами, увешанными свинцовыми грузами.

– В хорошее лето до двадцати человек в день, - говорит наш водолаз, приготовляясь отправляться домой на велосипеде.
– Тонут по-любому, на ровном месте. Вот такая беда.

Никогда не думал, что эта беда погубит моего брата. Я так и не увидел его. Он лежит в морге в Кувшинове, и я увижу его только на похоронах. Наверное, он, как и все мертвецы, будет не похож на себя. Татьяна говорила, что в последнее время один глаз у него совсем не видел, а шрам на щеке скрывала борода.

Мы прощаемся со спасательной станцией, с плакатами "Спасение на водах" и наконец устремляемся в обратный путь.

У первого же ларька останавливаемся.

– Мне шоколаду, чипсов и еще что-нибудь пожрать, - говорит Мишка.
– А тебе?

– Мне три бутылки пива и спички.

Я забиваю трубку травой и делаю глубокий затяг.

– Хочешь, отсыплю тебе?

– Отсыпь.

Мы измочалены до невозможности. Мишка ведет, так и не выпив свой кофе. Я палю шмаль и припиваю пивом. Дорога налетает красными огнями тяжеловесных фур и временами вспыхивает желтым пламенем населенных пунктов. Вернее, пивного ларька в центре каждого неизвестного городишки.

Я бы поцеловал Лизку, да Мишка будет против. Просто он не понимает, что нас осталось четверо, четверо на всей планете. Хотя Наташка в Австралии, может, и не в счет.

Мы входим в поворот, и тут...

– Стой!
– едва успеваю заорать я.
– Тормози!

Танк. С растрескавшейся броней, похожей на расколотый дождями и вечностью бивень мамонта, торчащий из берегового откоса, стоит он на дороге. И двое людей - третий в люке - с бельмами вместо глаз, опаленных нашими фарами, больше всего похожие на покойников, только что восставших из могил, орут:

– Прорвались! Мы прорвались с первой попытки! Вы нам верите?!

– Прорвались!
– ору я, пытаясь выскочить из машины...
– Какие же вы молодцы! Конечно, я верю вам!

– Тогда как нам проехать на Дюссельдорф?
– спрашивает командир, устало шевеля губами.

– Поверните направо и жмите на запад, - говорю я, потому что один знаю, кто эти покойники, и не боюсь их.
– Сейчас вы претесь на юг. Вам нужен компас... Утром определитесь по солнцу...

– С кем ты говоришь?
– поворачивается ко мне Миша.
– Там никого нет! Мы чуть не расколотили машину...

– Танк, - говорю я, потому что вижу танк впереди, как свои собственные руки.
– Танк, ты что, не видишь?!

– Да какой танк, к чертовой матери, тебя уже просто глючит на каждом шагу!

– Меня глючит?

– Да.

– Ну если ты не врежешься в него, я поверю тебе.

Миша спокойно заводит мотор и трогается. Мы проходим сквозь танк как сквозь туман и вновь оказываемся на темной дороге, где дальний свет упирается только в желтые пятна освещенного пустого шоссе.

– Ладно, - говорю я, - я потом тебе объясню, что это было. Развоплощение.

– О'кей, - соглашается Миша и прикуривает очередную сигарету.
– Ты мне лучше вот что объясни: ты-то совсем уже развоплотился или все-таки думаешь поправляться?

– Я не мог развоплотиться за одну ночь. Проходы во времени... Впрочем, бог с ним, объясни, в чем дело.

– Мне нужен помощник. Ты сможешь торговать холодильниками?

– Думаю, да.

– Это монотонная работа.

– Я думаю, мне понравится их развозить.

– А ты хоть раз видел нормальные холодильники?