Танкист-штрафник (с иллюстрациями)

А потом немцы открыли огонь с обрыва и сразу застрелили пять или шесть человек. Пули попадали в снаряды, но они не детонировали. Бойцы прыгали в воду или ложились за пушку, притворившись мертвыми. Затем отрывали доски от настила и перекатывали полуторатонное орудие на берег. Лошади, умные животные, спрыгнули раньше и ждали под обрывом. Хорошо, что наверх уже прорвалась наша пехота. Артиллерию ждали с нетерпением, помогли вскарабкаться на обрыв. Днем видел, как по Днепру плыли бревна, обломки плотов, трупы людей.

Немцев при штурме побили много. Лежали в траншеях, в кустах, поколотые штыками, порубленные саперными лопатками. За Днепр получил первую награду за год войны, медаль «За отвагу».

…Сержант Лошкарев, стрелок-радист «тридцатьчетверки». Оказывается, воевал где-то рядом со мной на Букринском плацдарме. Танк подбили, но пушка действовала. Машину закатили в капонир, и она неделю служила как неподвижная огневая точка. Когда кончились снаряды, стреляли из пулеметов и автоматов. Патроны собирали по ночам, обшаривая мертвые тела. Настроены были – ни шагу назад. Всю неделю как на острове провели: никакого подвоза боеприпасов и еды. Власовцы кричали по радио: «Сдавайтесь, все равно подохнете!» А мы им в ответ: «Войну просрали, скоро все на столбах висеть будете». Те подобрались поближе и стали кидать в танк противотанковые гранаты. А они тяжелые, не добрасывают, рядом взрываются. Командир танка разозлился, заорал: «Я вам покажу, как машину портить!» Подкрался сбоку и «лимонками» власовцев забросал. Получил ножом в лицо, вернулся весь в крови, с разрезанным ртом и трофейным автоматом.

…Арсентий, рядовой из пехоты. Встретили под Белгородом наших девчат, возвращались пешком домой из эвакуации. Накормили, дали выпить, а те расплакались, рассказали, что их изнасиловали немцы. Бойцы разозлились, многие были выпивши. Арсентий увидел группу немецких военнопленных, которых вели по обочине, схватил винтовку и ударил прикладом одного по голове. Убил наповал. Просидел сутки под арестом, потом выпустили. Ротный сказал: «Чего ж ты с одним фрицем связывался? Брал бы автомат, да всех сразу». Издевался или на самом деле так думал, непонятно. Но ротному – спасибо, мог бы и под трибунал загреметь. Многие видели эту сцену, но промолчали.

Конечно, меня прислали на курсы не для того, чтобы я делился своим боевым опытом. Самодеятельность не приветствовалась. Имелась учебная программа, которой следовало строго придерживаться. Там было много нужного и полезного, что необходимо знать будущему командиру танка или танкового взвода. К сожалению, пособия грешили многословием, обилием прописных истин.

Пусть прозвучит избито, но война – та же наука. А науку нельзя строить на фразах о самопожертвовании, героизме и откровенной недооценке противника. Эту науку я постигал долго. И далеко не все, что я вынужден был говорить, совпадало с моим мнением.

Очень часто вопросы курсантов сводились к приемам борьбы с тяжелыми самоходками, танками «тигр» и «пантера». Я рассказал, как мы выкуривали под Киевом два «артштурма» минометным и артиллерийским огнем, а потом били из засады. Аналогичные случаи происходили во время боев на пути к Днепру.

Учил, как важно наметить направление атаки. Не прямиком в лоб, а там, где можно хотя бы частично укрыться от встречного огня, и ни в коем случае не подставлять борт. Скорость, маневр и решительность. Эти слова имелись в учебных пособиях. Они были верными, и я их повторял.

Что запомнилось еще за время, проведенное в Полтаве?

Одним из главных событий стало открытие 6 июня второго фронта. Англичане и американцы форсировали Ла-Манш и активно наступали. В газетах это отражалось как-то странно. С одной стороны – ура, немцев зажимают с двух сторон, сильные бомбардировки немецких объектов. А с другой: «опомнились наконец, торопятся, боятся, что мы без них справимся». Общий тон газетных статей был таков: немцы наносят сильные контрудары, у американцев техника так себе, солдаты не слишком рвутся в атаки, топчутся на месте.

Кстати, под Полтавой располагались два американских аэродрома. Я видел союзников, раскатывающих по городу на джипах, с опознавательными знаками на капотах, белая звезда внутри такого же белого круга. Нам не то что запрещали с ними общаться, но не рекомендовали. Предписывалось докладывать руководству, если такая встреча состоялась.

Пару раз я встречался с американцами. Простые ребята. Объяснялись на смеси немецких и русских слов. Во второй раз попался американец, неплохо говоривший по-русски, родители эмигрировали в Штаты еще до революции. Как водится, выпили, обменивались сувенирами. Лейтенант вынул из кобуры массивный «кольт» и предложил в подарок. Я отказался, пришлось бы дарить в ответ «ТТ», а он числится в ведомости.

Свое впечатление о союзниках выскажу так. Они нам помогали. И не только тушенкой. Мне не нравилось, когда в литературе 60—70-х годов хаяли все американское: танки, самолеты, стрелковое оружие. Мало об этом говорилось, а ведь у нас целые полки были вооружены американскими винтовками и автоматами «Томпсон». Ничего плохого не скажу про их крупнокалиберные пулеметы и счетверенные установки. Зенитного вооружения у нас постоянно не хватало, и крупнокалиберные пулеметы были очень кстати.

Что сказать про американские танки? Я на них не воевал. Как правило, броня у них была слабее и тоньше, чем у наших «тридцатьчетверок». Но имелись и преимущества. Кстати, батальон, вооруженный танками «шерман», я встречал под Фастовом. Ребята на иностранную технику не жаловались и хвалились, что даже прямое попадание немецкого снаряда не вызывает детонации боезапаса, то есть взрыва. Пушка у «шермана» была примерно такого же калибра, как у «тридцатьчетверки», на многих танках стояли зенитные пулеметы. Большой плюс. Так что рассуждать, что лучше, а что хуже, не буду.

Видел, хоть издалека, знаменитые бомбардировщики «летающая крепость». Длина двадцать с лишним метров, огромные крылья с четырьмя двигателями. Конечно, зрелище впечатляющее, и бомбовая нагрузка до 7–8 тонн.

Не мог не отметить добротную военную форму союзников. И не только летчиков, но и обслуживающего персонала. Кожаные и обычные хорошо сшитые куртки, добротные кожаные ботинки, хорошие часы. В машинах всегда имелся запас пива и крепких спиртных напитков, хотя алкоголем мало кто из них злоупотреблял. Когда, открывая бумажники, показывали фотографии жен или невест, мы видели довольно крупные суммы денег, и доллары и наши рубли. И вообще, вне службы американские солдаты и офицеры вели себя свободно, катались по городу, встречались с местными женщинами.

Скажу, что задело меня в общении с американцами. Они нас, конечно, хвалили: молодцы, герои, Сталинград! Но общее впечатление создалось, что они не до конца понимали, что мы тащим войну практически на себе. Хвалили генерала Эйзенхауэра, Паттона, еще кого-то. Рассказывали, как вышибли немцев из Африки, сколько пленных захватили, как по Италии победно шагают. И ни слова о Курской битве, Ленинграде, Днепре. Крепко они собой любовались, так я скажу. Своими огромными бомбардировщиками, техникой, добротной формой, долларами в бумажниках.

Такие вещи, как Ленинградская блокада, где дети и женщины десятками тысяч от голода вымирали, как я понял, их и на хрен не интересовали. Они на подъеме тогда были, считали, что первую скрипку в войне играют.

Числа 21 июня один из американских аэродромов крепко бомбили. Зарево стояло на полнеба, ухало, гремело. Трассеры полосовали темноту, уходили в багровые облака. Зенитная оборона сбила сколько-то «юнкерсов», но и бомбардировщики Б-17 горели вовсю. До линии фронта было километров 400, налет оказался неожиданным, к тому же ночной. Мы американцам сочувствовали, наши ребята помогали тушить пожары, вывозили раненых.