Танкист-штрафник (с иллюстрациями)
Шрифт:
И помчался к двум другим ротам, которые стояли линией в готовности к атаке. Я, пока сидел в танке, подсчитал, что мы пятьдесят дней находились на формировке. Неуютно себя чувствовал. Отвык от летящих снарядов. Остальные ребята после гибели двух танков тоже приуныли. Один Ларионыч в бой рвался. Я нагнулся и спросил:
– Где твоя фляжка с водкой?
– Ты чего, командир? – вскинулся механик.
А я почувствовал, что он хлебнул. Немного, но выпил. А выпивши, мы в бой никогда не ходили. В бою башка ясной должна быть. В общем, хоть и обиделся Ларионыч, а фляжку я у него отобрал. Рацию у нас к тому времени худо-бедно наладили.
– Вперед!
Подтвердил команду:
– Есть, вперед.
Двинулись вдоль леска. Стреляли где-то левее. Хлопали немецкие противотанковые пушки, а в ответ раздавались выстрелы наших 76-миллиметровок. Наткнулись на кучку красноармейцев. Несколько человек раненых, кое-как перевязанных. Оказалось, остатки пехотной роты под командованием младшего лейтенанта. Их крепко накрыло минометами и пулеметным огнем.
– Ребята, – стал объяснять Зайковский. – Назад пути нет. Вы же знаете, что за самовольный уход бывает?
– А ты, старлей, знаешь, – перебил Зайковского сержант с ручным пулеметом, – что в роте из восьмидесяти человек всего тридцать осталось?
Идите за нами, – скомандовал старший лейтенант. – Наверное, и раненых своих на снегу побросали.
Кто-то пытался жаловаться, что в атаку гонят без артподготовки, но у нас не оставалось времени выслушивать жалобы. Мы двинулись дальше. Остатки роты последовали за нами. Миновали застрявший в снегу немецкий грузовик, потом увидели впереди артиллерийскую позицию.
На поляне, среди редких деревьев, лежали тела погибших красноармейцев. Видимо, здесь они наткнулись на сильный огонь.
Удар с фланга у нас не получился. Если возьмем еще правее, то можем потеряться, уйти слишком далеко от остального батальона. Зайковский все же пустил в обход два легких танка, а мы, стреляя на ходу, рванули вперед. Две самоходки «Артштурм», плоские, с короткими 75-миллиметровыми пушками, ударили одновременно. Одна «тридцатьчетверка» вильнула, теряя управление.
Я выстрелил с остановки. Попал, нет? Непонятно. Но в любом случае надо было прорываться вперед. Пролетающие мимо снаряды были не слышны из-за рева двигателя и собственных выстрелов. Но я научился их чувствовать шкурой. Один прошел совсем рядом. Ларионыч, стой! Я давил ногой на его голову. Я видел цель и мог стрелять. Но механик, матерясь, гнал танк вперед, а на ходу точной стрельбы не получается.
– Ларионыч! Стой, б…!
Предназначенный нам снаряд попал в машину третьего взвода. Танк застыл, и мы едва не врезались в него. Зайковский, уже не тот зеленый командир роты, ударил в левую самоходку. По той, что стреляла в нас, били с фланга оба Т-70 и я на ходу. Мы попали в нее. Паук с запасными колесами на бортах и поручнями для десанта, разбрасывая снег, уходил задним ходом, и рев трехсотсильного двигателя звучал как вой подраненного животного. Мы добили самоходку из нескольких орудий сразу.
Пулеметный расчет снимал свой МГ со станка. За брошенное оружие немецких солдат так же, как и наших, отправляли в штрафные роты или расстреливали. Они сняли «машингевер» и даже вытащили его вместе с коробками лент из окопа. Взрыв смешал обоих пулеметчиков со снежным обвалом, взлетающими комьями земли, мелкими деревцами. Через лес убегали фигуры в белых маскировочных куртках. Жуков наконец остановил танк вплотную к деревьям.
Мы стреляли из пушки и обоих пулеметов. Гриша Погодка, кашляя от дыма, выбрасывал, не глядя, вонючие отстрелянные гильзы и загонял в ствол новые снаряды.– Все! Стоп.
Вдруг заглох мотор, и я услышал, как шипит на раскаленном стволе упавший сверху комок снега.
– Что с мотором?
– Масло гонит. Щас гляну, – ответил Жуков.
– Бегом. Возьми в помощь Сашу.
Наша рота стягивалась к неглубоким окопам. Обе самоходки «артштурм» были раздолбаны и горели. Мы заплатили за победу горевшей «тридцатьчетверкой» и легким Т-70. Еще одна «тридцатьчетверка» дымила, получив снаряд в ходовую часть. Экипаж Т-70, два человека, успел выскочить. Оба молодые, возбужденные сержанты. Они еще не понимали, что родились сегодня во второй раз.
В «тридцатьчетверках» погибли четверо. Перевязывали двоих раненых. Их вместе с безлошадными танкистами отправим в тыл. Возбужденный не меньше сержантов, Зайковский рассматривал самоходки. Наши снаряды и взорвавшиеся боезапасы вскрыли обоих пауков, как консервные банки. Торчал вверх хобот орудия с толстым стволом.
– Короткие пушки, – разочарованно сказал старлей.
– Метр восемьдесят. Зато снаряды сильные, – ответил я.
Обычная картина поисков трофеев. Но немецких трупов было немного. Избитые, разорванные осколочными снарядами. Блиндажей, где можно хорошо поживиться, здесь нет. Это был всего лишь заслон с фланга, брошенный сюда совсем недавно. Две самоходки, два пулемета, один миномет. Наступающую стрелковую роту они выбили на две трети из пулеметов и минами, не обнаруживая самоходок.
Часть пехотинцев подбирала в снегу брошенных при отступлении раненых. Впрочем, их почти всех добили из пулеметов. Серые шинели хорошо видны на снегу. Подтягивалась еще одна рота. Она была в полном составе, под огонь не попала. Бойцы втягивали носами запах паленого мяса, доносившийся из горевших самоходок.
– Горят фрицы!
– Суки!
– Ох, и воняют.
– Все одинаково пахнут, – мрачно отозвался кто-то из танкистов. – Что наши, что ихние. Можете сходить, возле нашего танка понюхать.
Он кивнул в сторону горевшей «тридцатьчетверки». Слева, в километрах полутора, шел бой. Там тоже горел танк. Мы сбили фланговое прикрытие, и теперь надо было торопиться к остальному батальону. Пехотные роты двинулись вперед. Уже веселее. Все же за спиной семь танков. И нам без пехоты тяжело.
– Ну, Алексей, ударим по гадам! – глядя на небо, весело проговорил Зайковский. – Ваш взвод впереди.
Я предупредил Ларионыча, чтобы он не фокусничал и выполнял команды. Гриша Погодка загнал в ствол бронебойный снаряд, и мы двинулись вперед. Предчувствует человек свою судьбу или нет, я так и не понял. Я шел в бой с легким сердцем, пусть не звучит это банально. Мы наконец-то гнали немцев, и я на скорости шел их бить.
– Саша, как рация?
– Нор…
Я не услышал конец фразы. В танк ударило с такой силой, что я полетел с сиденья вниз. Двигатель заглох и снова завелся. Я открыл глаза, рядом ворочался Гриша Погодка, весь в крови. У него, кажется, оторвало по плечо левую руку. Я выстрелил из пушки наугад. Казенник не открывался. Впрочем, мне уже было не до пушки. Едкий дым заполнял башню. Я попытался поднять тело заряжающего, не хватило сил. Плотный невысокий сержант, лежавший без сознания, был неподъемным.