Танталэна

— Теперь или никогда! — глухо отозвались негры.

В их словах слышалась тяжелая многолетняя ненависть.

Да, они отомстят своим угнетателям! Они борются не ради почестей и богатств, а ради свободы и жизни.

Настало время расходиться. Уходили по двое, по трое, чтобы не вызвать подозрений. Мы с Доном Гонзалесом простились на мосту.

— Знаете, дон Гонзалес, — сказал я. — Отцовская часть документа у меня.

И я рассказал ему, как попала ко мне эта драгоценная бумага.

— А не известно ли вам, — спросил он, — где держит Шмербиус мою часть документа? Ведь вы, как секретарь…

— Она лежит у него на столе. Я могу достать ее.

— Достаньте.

Он попрощался со мной с изысканной учтивостью кастильского гранда.

Через полчаса я на цыпочках пробрался к себе в комнату и лег спать. За стеной раздавался оглушительный храп Шмербиуса.

Глава пятнадцатая. Выборы атамана

Об измене Эрлстона Шмербиус узнал накануне выборов.

— Эрлстон выставил свою кандидатуру, — сказал он мне, бледный от злости. — Молокосос! Бездельник! Хвастливый маменькин сынок!

— Вы боитесь, что провалят Ли-Дзень-Сяня? — спросил я.

— Нет, не боюсь. Это было бы равносильно провалу всего нашего дела. Ведь есть в них хоть капля здравого смысла. А если провалят — ну что ж, не беда, пусть проваливают. Я заставлю их признать нашу власть. Не бросать же дело на полпути. И какое дело — планетарное, грандиозное!

Утром следующего дня я был разбужен гулом и ревом многотысячной толпы, собравшейся на площади. Я подошел к окну. Толпа чернела кучками вокруг фонарей. На фонари взбирались ораторы.

Шмербиус постучал ко мне через стену. Я побежал к нему в комнату. Он, уже одетый, сидел на кровати.

— Я буду говорить речь, — забормотал он. — Я скажу им! Я объясню им! Ведь они провалят все дело. Нужно же втолковать им, что этот дурак Эрлстон думает только о себе. А что будет с моей Оперой? Ай-ай-ай!

Я снова подошел к окну. Толпа все росла. Чорт возьми, сколько китайцев! Это пришли на выборы жители окраин. В центре города их так немного. И ни одной женщины, ни одного раба. Сегодня женщинам и рабам запрещено появляться на площади.

Но что делают там, у виселицы? Кого-то вешают? Нет, это куклы, а не люди. Какие смешные чучела. Ага, я понял! Это они вешают изображения Шмербиуса и Ли-Дзень-Сяня. Как похожи, как искусно сделаны! У Ли-Дзень-Сяня перья на шлеме — из мочалки, у Шмербиуса нос свисает ниже подбородка.

Шмербиус встал с кровати и подошел к зеркалу. Он набрал полный рот булавок и стал тщательно прикалывать к своему сюртуку широкую голубую ленту. Затем вышел на балкончик, висевший над площадью.

Я стоял в комнате у него за спиной и мог видеть все. Чучела были уже убраны с виселицы. Раздалось жидкое недружное ура.

Шмербиус говорил по-английски. Громко и уверенно зазвучал его резкий, пронзительный голос. Но толпа перебила его.

— Говори по-китайски! — заревели китайцы. — Пусть он говорит по-китайски! К чорту английский язык!

— А почему не по-арабски? — вопили арабы. — Говори по-арабски!

Но китайцев было больше. И Шмербиус заговорил по-китайски. О, он знал все языки.

Несколько минут толпа молча слушала его. Я не понимал его речи, но чувствовал, что он говорит хорошо и вразумительно. Затем снова раздался невнятный, разноязычный гул.

На фонарный столб, как раз против нашего балкона, взобрался рыжий человек огромного роста. Это был Баумер.

— Не слушайте его! — заревел он оглушительным басом. — Он все врет. Он хочет, чтобы вы, словно рабы, гнули перед ним спины. Это он отнял вашу свободу, джентльмэны удачи! Неужели вы хотите, чтобы оперный свистун ездил на ваших спинах? Долой!

— Долой! — заревела толпа. — Долой оперного свистуна! Долой Ли-Дзень-Сяня!

«Мелкие воры не любят крупных воров», — подумал я. — «Он хочет украсть весь земной шар, а им больше нравится грабить корабли на Великом океане».

Шмербиус вошел в комнату, бледный, с синими губами и снова сел на кровать.

— Бей его! — снова прогремел бас Баумера. — Убьем этого гада, а потом будем выбирать атамана!

— Бей, бей! — ревела толпа.

Дом задрожал. Это толпа выламывала двери.

Шмербиус подбежал к телефону.

— Дайте номер шестнадцать! — завизжал он. — Это мисс Мотя? Да? Ведите ваших молодцов в Оперу. Да, да. С заднего входа. Расставьте на главной лестнице пулеметы. Да… стреляйте, стреляйте немедленно… да… да… да… Сейчас иду.

Тррах! Парадная дверь была выбита. По лестнице раздался топот бесчисленных ног.

— Идем, — сказал мне Шмербиус, и я побежал за ним. Мы прошли до самого конца коридора. Он открыл дверь. Вот мы в маленьком чулане с квадратным отверстием в полу. Он запер за собой дверь на ключ.

Мы подошли к отверстию и стали спускаться вниз по винтовой лестнице. Через секунду до нас донеслись удары в запертую дверь.

Мы спустились в темный, сырой сводчатый коридор. Здесь пахло плесенью, и было тяжело дышать. Шмербиус вынул из кармана огарок свечи, зажег его и повел меня за собой. Минут пять мы шли в полном безмолвии. Вдруг я наступил ногой на какой-то круглый предмет и испуганно вскрикнул.

Шмербиус засмеялся.

— Череп, — сказал он. — Здесь этого добра сколько угодно.

И действительно дальше черепа и кости стали попадаться нам на каждом шагу. Шмербиус отбрасывал их на ходу носком сапога, они, как гнилые деревяшки, ударялись о каменные стены и рассыпались.

— Чьи это кости? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он. — Должно быть, тех самых людей, которые построили Двигающийся Утес и покрыли орнаментом черные стены Совета.