Таня Гроттер и Болтливый сфинкс

– А вот кивать не надо! Только моргать! – поспешно предупредила Таня, которой были известны все лазейки в Разрази громусе . Она дождалась, пока молния погаснет, и продолжила:

– Тебя попросили что-то спрятать в берлоге? Ты поклялся сидеть здесь, не отлучаться и никого не впускать?

Тарарах сердито моргнул. Таня поняла, что поручение ему совершенно не нравится. Сторож, конечно, профессия интересная, но активного Тарараха, у которого были дела по всему Буяну, никак не устраивало тупое убийство времени.

– А как же твои занятия у младших курсов?

– Меня заменяет Поклеп Поклепыч! – мрачно произнес Тарарах, сообразив, что одними морганиями это уже не выразить. Да и секрет явно касается не этого.

– Воображаю, как все ученики обрадовались, когда вместо любимой ветеринарной магии пришлепал Поклеп с журналом под мышкой и глазками в кучку! «Все открыли тетради! За взгляд в сторону – смертная казнь! За улыбку – сверление ледяными буравчиками! За громкое дыхание вне очереди – поджаривание искрами! Эй ты, мелкий, кончай спать! Была команда «утро!»

Передразнивая Поклепа, Таня быстро оглядела берлогу. Стены покрывала привычная копоть, в которой были процарапаны сцены охот на оленей и зубров. Коллекция палиц и пещерных топоров висела на прожженной шкуре саблезубого тигра, который, как Тане было точно известно, умер своей смертью, хотя Тарарах порой и принимался утверждать, что задушил его голыми руками.

У питекантропов свои представления об истине. Кто первый похвалится, что убил мамонта, тот его и убил. Правда, существует техническая сложность, ограничивающая самых неудержимых хвастунов: убитым мамонтом полагается делиться с другими охотниками племени. В противном случае племя решит, что его развели на мамонта и включит простой пещерный счетчик. Типа убил ты мамонта или нет – дело твоей совести, но ты его нам должен.

Таня перевела взгляд на низкую, окованную железом дверь в глубине берлоги. Ей было известно, что за ней Тарарах держит самых опасных пациентов. Тех, кто замораживает взглядом, плюет ядом, испепеляет дыханием или что-нибудь в этом роде.

Таня рискнула шагнуть к двери, но питекантроп поспешно схватил ее в охапку, без церемоний оттащил и вновь поставил на ноги.

– Это туда ты никого не должен впускать?

Тарарах замигал как неисправный семафор на дачном переезде и даже отважился пробурчать, что ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался. Однако Таня не намерена была сдаваться. Любопытство глодало ее, как голодный волк гложет кость.

Таня задумалась, прикидывая, как поступил бы на ее месте Ягун. Она взяла с каминной полки окорок и качнула им в воздухе.

– Хорошая дубина! Как ты считаешь, можно ею кого-нибудь оглушить? Сторож, лежащий без сознания, это почти пропуск на склад, – сказала она, многозначительно глядя на Тарараха.

Таня размахнулась и очень аккуратно опустила окорок питекантропу на голову.

– Вот тебе за проспоренное желание! – сказала она.

Тарарах сердито посмотрел на нее, взмахнул руками, сделал несколько заплетающихся шагов, и во весь рост рухнул на пол. Потом, уже, видно, из последних сил, переполз на теплые шкуры у камина, где и затих. Чтобы питекантропу не очень грустно было лежать без сознания, Таня положила рядом с его рукой окорок и шагнула к низкой дверце в стене.

Замка на ней не было – лишь засов. Таня с усилием отодвинула его, открыла дверь и вошла, выпустив осветительную искру, чтобы скорее сориентироваться в полутьме.

* * *

В клетке, вытянувшись, лениво лежал огромный, грязно-желтого оттенка сфинкс. Зеленая искра отразилась в его плоских, пусто-бездонных зрачках, продолжавших гореть даже после того, как она погасла. Выпустить следующую искру Таня не отважилась.

Утверждать, что все сфинксы похожи, так же глупо, как считать, что все собаки одинаковые. Так и у этого сфинкса не было ровным счетом ничего общего с тем золотым сфинксом, что жил на дверях кабинета главы Тибидохса и угрожающе рычал, когда кто-то пытался проникнуть без приглашения.

Всякому первокурснику Тибидохса, с грехом пополам одолевшему второй семестр, известно, что сфинксы бывают трех основных разновидностей: египетские, греческие и ассирийские.

Египетские сфинксы – мрачные существа с головой человека и телом льва или собаки. Это сфинксы-часовые. Их назначение – оберегать вверенные тайны.

Греческие сфинксы чем-то смахивают на египетских, но у них женская грудь и кожистые крылья. Быть может, потому, что там, где у египетских сфинксов трагизм, у этих – мелодрама. Греческие сфинксы упорно загадывают путникам всегда одну и ту же загадку и убивают всегда вынужденно, с сожалением роняя пару слезинок на тело того, кто в детстве не читал мифов.

И, наконец, совсем особняком стоят сфинксы-ассирийцы – суровые и молчаливые сфинксы с твердой, прямой, точно зачехленной бородой и мощными передними лапами. В чем высшее назначение ассирийского сфинкса, доподлинно не известно никому.

Этот сфинкс по всем признакам был «ассирийцем». Плоские глаза сфинкса смотрели на Таню с мудрой скукой. В них прочитывались ум и бесконечное презрение ко всему живому, слабому и трепетному. Это был ум пустой, несозидательный и перечеркивающий. Ум, никого не любящий и замкнутый на себе. Ум, не считающий себя злом, но настолько вытеснивший из себя всякое добро, что ничем иным он попросту не мог быть.

На краткий миг сознание Тани и сознание сфинкса соприкоснулись. Тане почудилось, будто искра ее «Я» провалилась в озеро с бесконечно темной, тягучей, липкой жижей и едва не погасла в нем.

Медлительный и необъяснимый животный ужас парализовал Таню. Это был смертный и немой ужас рыбы, попавшей в ультразвуковую волну атакующего дельфина. Ужас мыши, завороженной движением змеи. Тане казалось, что даже если она просто пошевелит пальцем, произойдет нечто ужасное.

Феофил Гроттер что-то пробурчал и выпустил несколько ярких искр. Одна из них ударила в дверь, которую Таня неосторожно прикрыла за собой. В проход хлынул свет. Сознание сфинкса с неудовольствием отпрянуло. Нет, света сфинкс не боялся, но было заметно, что тьма устраивает его значительно больше.

Сфинкс поднялся и, потянувшись на передние лапы, как пес, ухмыльнулся Тане мертвенным и узким ртом.

Таня все никак не могла оторвать взгляда от его лица, прилипнув к нему, точно к раскаленной сковороде. Странное было лицо у этого сфинкса. Сомнительно, что ассирийское, если забыть о бороде. Подбородок бабий, слабый, оплывший. Брови густые. Веки припухшие. Щечки дрябленькие, румянившиеся пятнами. Рот рыбий, тонкий, но выразительный. Веки тяжелые, точно сизой кровью налитые.

Голос у сфинкса был жирным, точно смазанным салом, но одновременно бархатным и вкрадчивым. Казалось, он пробирается в сознание, как сколький блестящий змей в стеклянную нору.

– Подойди, маленькая Гроттер, второе лицо Чумы-дель-Торт! Я знал, что ты придешь! Тебе не надоело тянуться к свету, когда вся ты опутана тьмой? Кого ты обманываешь? Подойди ко мне, и тьма примет тебя! Ты рождена, чтобы пить мрак и дышать мраком!

Таня попятилась, оценив справедливость фразы Тарараха, что «ежели бы кто поумнее был, он бы сюда не совался». И зачем она давила на беднягу питекантропа? Так ли нужна была ей эта действительно страшная и неприятная тайна? Ее намерение покинуть тесную комнату за низкой дверью не осталось для сфинкса незамеченным.