Тарикат

Я смотрю в окно. И яркая двойная звезда напоминает мне о том дне. И четки – вот они лежат на столе, отполированные моими пальцами. И тускло блестят в свете лампы. А мои руки помнят их вес и ощущение от прикосновений, а уши помнят легкий стук передвигаемых бусин. И это обыденность. А звезда – она как была далекой и непостижимой, такой и остается. И поэтому я не могу понять, почему человеческая жизнь может зависеть от этого холодного светила, чуждого моей душе?

***

…к осознанию всеобъемлющей любви Аллаха к своим созданиям. Так прошел год. Я быстро постигал науку чтения и письма. И вскоре мог сходу записать без ошибок любую фразу наставника. Думаю, что стал лучшим учеником в медресе, но там было не принято возносить кого-то над другими. И поэтому мне и сейчас трудно понять, за какие заслуги меня отвели в дом будущего халифа Медины. Я помню то утро. Наставник разбудил меня, сам умыл меня, жестко растерев кожу лица натруженными шершавыми руками и сам помог одеться с особым тщанием. На все мои вопросы он не отвечал лишь отмахивался, но было видно, что он просто сияет от радости.

Мы прошли по бедным глухим улочкам, огороженным по обеим сторонам высокими глиняными стенами. Люди не любят, когда любопытные смотрят с улицы на их жизнь. Ни одно окошко не выходило на улицу, но за стенами виднелись кроны деревьев и крыши домов – иногда повыше, иногда пониже. Над резными деревянными калитками часто была достроена еще одна комната, но и ее окна выходили во двор.

Мы проделали долгий путь и, наконец, вышли к строящейся мечети Ан-Набави, будущему месту захоронения великих мужей Ислама. Но ее стены еще не поднялись настолько, чтобы скрыть черный куб, как мне объяснил наставник – точное, но маленькое повторение Каабы, что находится в Мекке. В настоящей Каабе был скрыт небесный камень, и когда-то возле нее молился пророк Ибрагим. Для здешних мусульман это было временное святилище и внутри был заключен аль-Куран, а не камень. Не знаю, была ли необходимость строить здесь вторую Каабу, но Пророк Мухаммад всегда хранил в своем сердце частицу родной Мекки и пожелал иметь вот такое напоминание о своей молодости и о том дне, когда он пережил одно из самых ярких своих видений. Он же и руководил работами по строительству мечети.

– Возможно, когда-то ты увидишь Пророка, – утешил наставник, заметив мое любопытство. – Иногда он приходит прямо сюда.

И мы направились через базарную площадь к огромному строению из грубо обработанного камня. В этом доме я и должен был поселиться.

Двери нам открыл охранник, и на вопрос наставника ответил:

– Господин ждет вас.

Нас провели по длинным коридорам в просторную комнату с традиционными нишами в стенах, где вместо металлических кувшинов и глиняной посуды громоздились горы пожелтевших свитков и книг. Тут же стояли несколько столиков с письменными принадлежностями и пара резных ширм из драгоценного палисандра, выставленных словно для украшения простой белой стены. «Этот человек богач, раз имеет такой большой дом, – подумал я. – Но почему же тогда здесь нет ни сводчатого цветного потолка, ни позолоты, ни росписи, как принято в других богатых домах»?

Так размышляя, я не заметил, что в комнате появился очень худой и сутулый человек с глубокими, будто бы горящими, глазами. Его седая аккуратная борода была почти одного цвета со светлой кожей лица. Приложив ладонь к груди, он произнес приветствие. Мы с наставником ответили вразнобой. Тогда человек обратился ко мне:

– Ты знаешь меня? Мое имя Абу Бакр.

Я вспомнил своего товарища по медресе – Бакра, и простодушно спросил:

– Ты – папа Бакра?

В его глазах сверкнули искорки, и он тихо рассмеялся.

– У меня нет сына по имени Бакр. Но мои родители думали, что он непременно будет, поэтому меня так и назвали. Но до сих пор ни одного своего сына я так и не назвал Бакром. А как зовут тебя?

– Абд-аль-Фарид, – быстро ответил за меня наставник.

Я резко повернулся к нему и ожег недовольным взглядом. Абу Бакр заметил мое движение:

– Почему тебе не нравится твое имя? – спросил он.

– Это не мое имя, господин, – ответил я. – Это имя того человека, рабом которого я был. «Раб Фарида» – вот, что оно означает. Когда-то у меня было свое имя, но я его не помню.

– Да, «абд» это раб, – согласился халиф. – Но мое второе имя, данное мне Пророком, да продлятся его дни, – Абдаллах.

– Я хотел бы быть рабом Аллаха, но не желаю быть рабом человека! – выпалил я с горечью, и тут же спохватился, решив, что ответил совсем уж невежливо. К тому же, наставник очень чувствительно наступил мне на ногу, дабы прекратить дерзкие речи.

Но мне показалось, что такой ответ Абу Бакру понравился.

– Что ж, – сказал он, – имя поменять нетрудно. Гораздо труднее дорасти до него. Ты умеешь читать и писать?

– Он мой лучший ученик, – заверил наставник.

– Я беру его, – сказал халиф. – Мне нужны переписчики Курана, много переписчиков. И даже если ты не обучил его всему, я буду учить его сам.

С тех пор я и остался в его доме. И хотя все называли его Аль-Сиддик, что означает – «правдивый», я обращался к нему по-другому. Я называл его «муаллим»– учитель. И это скромное обращение было для него ценнее, чем сотни пышных титулов.

***

Я знал, что муаллим был другом Пророка, но, к сожалению, сам я никогда с Посланником так и не встретился. К тому времени он уже был тяжело болен и почти не выходил из дома.

Но только сейчас, в эту душную ночь, я вдруг выныриваю из своего туманного детства и понимаю, что не полностью воспользовался своим счастьем в эти три года. Понимаю, что с трудным дыханием больного задыхается и целый мир, тот мир, о котором будут помнить веками, но никогда-никогда не смогут его воскресить. Будут другие люди, другие последователи, передающие благоуханный цветок веры из рук в руки. Будут и те, кто пожелает исказить учение Пророка к своей выгоде. Но начальные времена получения истины из первых рук никогда уже не повторятся. Почему я не был настойчив? Почему не упросил муаллима отвести меня к Пророку, дабы получить благословение из его рук? И почему я не был настолько внимателен к словам самого учителя? Ведь, как часто, вместо того чтобы слушать его каждое слово, я замирал, глядя в окно на какую-то птицу, которая вдруг привлекла мое внимание. Вот так сиюминутный интерес к чему-то пустому и незначащему, лишает нас иногда драгоценной крупицы познания.

Но учитель ни разу меня за это не отругал. Наоборот, он часто приносил и дарил мне всякие забавные вещицы, привезенные караванщиками из дальних стран. И сам смеялся как ребенок, наблюдая за тем, как длинноногая птичка с прозрачным животом наклоняется к чашке с водой, будто бы пьет. Или вдруг подносил к губам глиняную свистульку в форме верблюда и оглушительно свистел на весь дом. Он утверждал, что «дитя – это радость Аллаха. Люди говорят: “родился ребенок – пришел новый гость в дом”. А гостю положено давать все самое лучшее. Поэтому целых двенадцать лет дитя живет гостем. И только потом становится хозяином».

Но я был к себе гораздо строже, и всякий раз после каждого, как мне казалось, легкомысленного поступка, корил себя за это. И, заметив мое подавленное состояние, учитель рассказал мне известный хадис[4] о своей дочери Аише и крылатой лошади:

«Однажды Аиша играла со своими куклами. И вдруг в ее комнату зашел Пророк.

– Что это? – спросил он, указывая на кукол.

– Мои куклы, – ответила Аиша.

– А кто это в середине?

– Лошадь.

– А что у нее на спине?

– Крылья.

– Лошадь с крыльями? – удивился Пророк.

– Разве ты не знаешь о том, что у Сулеймана[5] сына Дауда, была лошадь с крыльями? – спросила Аиша.

Посланник Аллаха рассмеялся так, что стали видны его коренные зубы».

Аллах не запрещает игры и развлечения, – добавил учитель.

И тем самым снял огромную тяжесть с моей души. Потому что теперь я мог сам выбирать – стремиться ли к истине или терять время в пустых развлечениях, мой выбор уже не зависел от Аллаха, а только от меня самого.