Ташкентский роман

— Буви-жон… Вы привет ему передавайте, Маджусу-аке. Скажите, что ему уже недолго так мучиться. Бабушка!

Старуха глазами еще была с Султаном, но дуплистый рот уже бормотал свое, хлопотливое: «Песней проговориться легче… конечно…» И, погладив внука по щеке, ушла в глубь двора. Султан видел, как она прошла мимо стола, за которым он только что разговаривал с дедом. Тот сидел в позе писца; перед ним на коленях стояла Лаги и шевелила губами. Старик глядел вдаль и согласно кивал — на этот раз им никто не мешал.

— Султан!

Да, он идет.

Он провел ладонью по забору, пытаясь определить на ощупь породу дерева. Странно, это была сосна. Помахав на прощание свадебному двору, Султан вошел в небольшую рощу из сосен и чинар с выбеленными известью стволами. Там, на траве, уже находились те, кто ждал продолжения.

— Идем?

И пошли, прихватив гитару и пионерский барабан с отвалившимся дном, в котором несли лепешки. Жених с невестой догнали их позже, усыпив бдительность старух-советчиц. Рассказали, что перед самым их побегом немка произнесла необыкновенный тост, богословский.

Настраивая гитару, вышли к чинарам Дархана — на шоссе было пусто, не считая освещенного троллейбуса, внутри которого танцевали какие-то фигуры в старинных немецких нарядах. То ли развеселая массовка возвращалась со съемок узбекско-немецкой «Волшебной флейты» (консультировать которую и была приглашена профессор Блютнер), то ли… Троллейбус проехал, вслед ему пели.

Мимо мертвой консерватории двинулись к Алайскому, искать арбузы и водку. Прямо перед базаром шествие наткнулось на такую пару: полуголый мужчина с размазанным по щекам кремом, на спину накинут женский плащ — хозяйка плаща шла рядом, держа голого за локоть. Улыбаясь щербатым ртом, она пела: «Я дождалась тебя, какое счастье!» Тот, кого она дождалась, послушно улыбался в ответ и выжимал из-под нагримированных век бессмысленные слезы.

Султан слегка отстал, глядя вслед удивительной и по-своему гармоничной паре, потом нагнал своих, уже входивших в мраморные ворота ночного базара. Кто-то из идущих впереди будил спящего на арбузах продавца, тот сквозь сон торговался и искал продрогшей пяткой слетевший шлепанец.

…Когда вскрыли первый арбуз, у Султана неожиданно поплыло перед глазами — лица, арбузное чрево, какая-то больница в шахматах света и тени, добывание воды из-под асфальта… Покачнувшись, Султан полетел на землю, покрытую звездами битого стекла.

Он не ушибся — случайный порыв ветра поднял его вместе с целлофановым пакетом из «Ардуса» и стопкой букинистических книжек и понес куда-то. В небе еще не растаял едкий запах салюта, но Султан его не почувствовал — только чихнул пару раз во сне, пролетая над недостроенным костелом.

…И не узнал места, в котором открыл глаза. Утро. Кусками висел туман, из него выглядывали ветви, прогибающиеся под тяжестью влажной зелени. Ближе всего темнели стволы крымской сосны, дальше намечались березы и рощи яблонь и смоковниц. В разрывах между ветвями шевелились облака.

Султан приподнялся, пожевал серебристый лист мяты, чтобы прогнать изо рта ночной привкус.

Запела невидимая птица.

«Странно, почему я оказался в этом далеком саду именно сейчас? Почему именно я, а не кто-нибудь другой из людей… друзей?.. И зачем я так спокоен?» Так и не узнав ответа, добавил: «Благодарю тебя, Господи».

В Городе тоже наступило утро. Продавец арбузов подсчитывал ночную прибыль; смотритель троллейбусного парка выгонял из салона хулиганов в напудренных париках; фрау Марта, остановившись на фоне лозунга «Узбекистон — келажаги буюк давлат» [21] , что-то записывала в свой зороастрийский блокнот. За Мартой шла Лаги с мужем, и лицо его было в такой судороге смирения, что нельзя сказать точно, был ли это раскаявшийся Юсуф или Малик, ослушавшийся брата…

21

Узбекистан — страна с великим будущим (узб.).

Позади бежала золотистая собака и лаяла на воробьев, флаги и облака. Раннее солнце щекотало листву, пели грузовики, мурлыкали молочницы, центр Города объезжал визирь (о котором говорили, что он не терпит рядом с собой дураков, особенно тех, которые считают себя умнее его), открывались — книжные лавки… День начинался.

Ноябрь 2001 — июнь 2002

ТАШКЕНТСКИЙ СЛОВАРЬ

Авлиё — святой.

Акя (ака) — старший брат; также употребляется при обращении к старшему по возрасту.

Амакя (амака) — дядя со стороны отца.

Афлатун — Платон.

Бечора — бедняга.

Бир — один; раз.

Бола — дитя, ребенок.

Буви — бабушка.

Дода — папа.

– жон — буквально: «душа», придает ласкательный оттенок именам и словам, обозначающим родственные отношения.

Икки — два.

Исрык (исирик) — гармала, растение, используемое для ритуального окуривания и против дурного глаза; обладает также дезинфицирующим действием.

Кизим — доченька.

Куёнча — зайчик.

Курпача — ватное одеяло.

Курт — шарики из сухой брынзы.

Мазар (мозор) — кладбище.

Махалля — квартал.

Мошугра — суп из маша (мелких бобов) с лапшой.

Насвай (носвой) — особо приготовленный табак, закладывается под язык.

Опа — старшая сестра; также употребляется при почтительном обращении (или упоминании) женщины.

Раис — председатель.

Углым (углим) — сынок.

Укя (ука) — младший брат; также употребляется при обращении к младшему по возрасту.

Усьма — растение, используемое для окрашивания бровей.

Шурва, шурпа — суп.