Татуиро (Serpentes)
Шрифт:
— Я… Я не знал, как сделать работу вернее. Сто тропинок путались в моей голове, и ни одна из них не вела к сердцу. А талисман берет силу только из сердца, не из головы.
— Я знаю.
— Я упал и бился лицом в пол, прося Мать и Охотника о свете, который направит меня. И тогда она, принесённая ветром, пришла. Её сердце знало дорогу. Она шла впереди по тропе своего сердца, вождь, а я, мастер Акут, шёл следом, первый раз в жизни. Вот, вождь Мененес, посмотри сам.
Присев на корточки, Акут развернул старую циновку. И веер света раскрылся, отделяя вождя, его воинов-мальчиков и кучку его женщин по сторонам трона, от
Скрипнули полы. В занавесе лучей показалось тёмное лицо. Толстые пальцы бережно взяли щит за края, и свет колыхнулся, ловя стены и потолок, женские лица. Мененес сам отнёс щит к стене и водрузил его на пирамиду из ветвей, связанных лыковыми плетушками. Свет изменил направление, стал мягче, и вся круглая комната осветилась, будто вместо пола в ней — озеро, а вместо крыши — полуденное небо с солнцем в зените.
Постояв, вождь вспомнил об этикете и вернулся на свое место, сел, расставив толстые ноги и уперев руки в колени. Смотрел теперь на Ладу, на её неподвижную фигуру.
— Открой лицо вождю, женщина, подаренная Акуту.
Лада посмотрела на мастера. Он протянул руку и откинул край покрывала с ее головы. Женские ахи прошуршали и смолкли, когда свет лёг на почти белые волосы, повязанные кожаной лентой с ажурным орнаментом.
— Она не понимает?
— Нет, вождь, но она станет моей женой, и я научу ее языку.
— Скажи мне, мастер, а почему ты решил, что она будет твоей женой? Не моей?
— Она выбрала меня.
— Выбрала… Это важно. Как она могла выбрать, не умея сказать?
Акут повернул к свету свою ладонь, рассечённую узким шрамом:
— Она попросила мой нож и мою кровь на нём.
Вождь откинулся на резную спинку трона. Когда-то сам Акут вырезал на мягком дереве эти узоры, своим ножом. И сейчас спина вождя ощущала, как давят на неё резные картинки.
— Если твой нож уже соединил вас, я, вождь Мененес, отдаю тебе, мастер Акут, женщину моря. Но мне нужно её имя, чтобы сказать о вас Большой Матери и Большому Охотнику. Как зовут тебя, женщина, умеющая делать свет?
Лада видела: все лица повернулись к ней, ожидая. Акут смотрел напряженно, из-под бровей смотрел вождь, улыбаясь странной улыбкой. Не дождавшись, положил руку себе на грудь и возвысил голос:
— Смотри, женщина, я — Мененес.
— Я — Акут, — сказал мастер, глядя на Ладу и кладя руку себе на грудь.
Она помедлила. Согнула локоть, собирая на нём складки ткани, и сказала тоже, с вопросом в голосе:
— Я — Лада?…
— Это имя? — вождь рассмеялся. Зашуршали женщины, всплёскивая руками.
— Я — Лада, — повторила она.
— Твоя женщина, мастер, носит куцее имя, годное для девочки, а не для мастера, способного сделать такой талисман! Оно звучит, как шлепок по воде. Ла-да… И ничего не значит!
— Потому она здесь, вождь. Дай ей
имя жены, Мененес.— Ты хитёр, Акут, как лесная лиса. Время идёт, и скоро вернутся охотники. Вечером на площади праздник начала дождей. А ты заставляешь меня сидеть тут и придумывать имя для женщины! А куда девать то имя, что она принесла?
— Я возьму его!
От кучки женщин отделился силуэт, и в свет вошла молодая жена Мененеса, держа руку на круглом животе. Присела, касаясь другой рукой пола:
— Прости мне, вождь и муж мой. Но я ношу твоего сына, а имени у меня нет. Дай мне её имя, оно принесёт нам удачу.
— Оно коротко и смешно.
— Оно мне нравится.
Мененес улыбался, глядя на чёрные волосы, скрывшие лицо, на котором, он знал — тоже улыбка. Добрая девочка, жалеющая его больную спину. Она пожалела и эту, с непонятным белым лицом, похожим на морду раненого зайца в густой траве. И, как всегда, когда смотрел на неё, свою последнюю жену, он знал сердцем — последнюю, Мененес почувствовал себя молодым, ловким и страшно умным.
— Ты получишь это имя, но будет оно настоящим. Ладда-ха называю тебя. Носи его, и пусть сын наш будет сыном Мененеса и Ладда-хи.
— Ладда-ха, Ладда, — шелестело из женского угла.
— А ты, приносящая свет сердца женщина с белым лицом и глазами цвета древесной смолы, берёшь имя Вамма-Найяна, Найя. Носи его, пусть помогают тебе боги.
— Вамма-Найяна, — сказал Акут, повернувшись к стоящей девушке, — Найя — ясноглазая.
И поклонился вождю.
— Да будут боги всегда добры к тебе, Мененес, ты выбрал лучшее имя для неё.
— Оно и было её именем, — Мененес пожал плечами, — я просто достал его, когда пришло время. Идите, если ты не захочешь попросить чего-нибудь ещё в награду.
Акут накинул на голову девушки покрывало и взял её руку, потянул, кланяясь:
— Ты одарил нас, вождь. Пусть дни твои…
— Хватит, мастер.
Акут подтолкнул бывшую Ладу к выходу. Они уже миновали распахнутые двери, и солнце кинулось в глаза, когда догнал их голос вождя, холодный, как ночной ливень:
— Вернитесь!
Мастер остановился, отталкивая Найю за спину. Вождь стоял перед щитом, протягивая руку к извилистому рисунку.
— Скажи мне, Акут, мастер, которому не было равных, пока ветер не дал тебе Вамма-Найю, приносящую свет… Кто окружил светлый мир талисмана — этим?
Рука его повисла в воздухе, не прикасаясь к толстому телу змея, свивающему кольца по кромке щита.
— Я, — Акут не дал себе подумать.
— Ты, значит…
— Я…
— Это — змея, — сказала вдруг Найя, и все замолчали, повернувшись к ней. Нахмурившись, она подошла к шиту и прикоснулась рукой, заговорила быстро, показывая, трогая деревья, людей и жирафов:
— Не лезьте к нему, не ругайте. Я не знаю, что у вас тут делается, но надо было вот так, видите? Птицы, видите? А здесь, вот это, это танцуют, и платья вьются от музыки, всё поёт…Здесь плачут звери. И ничего другого нельзя. И вокруг — змея, потому что без неё — всё ненастоящее! Какого черта? Сперва за голову хватался и бегал, а теперь вы все причитаете. Так надо, потому что иначе не будет света! Он будет, но неживой! Всё.
Замолчала и, глянув исподлобья, потянула на лоб покрывало.
— Она, — сам ответил вождь на свой вопрос, — не ты, она. Но ты хотел защитить. У вас получится семья. А что дальше — пусть решают боги.