Татуировка (сборник)
Шрифт:
– Ки… – прошипела Роза, пытаясь ухватиться скрюченными пальцами до руки Павла. От напряжения вставная челюсть старухи выскочила изо рта, блестя слюной и перламутровыми деснами.
В коридоре что-то со стуком упало.
Павел замер со скальпелем в руке. С потемневшего от крови лезвия сорвалась рубиновая бусинка, упав прямо в распахнутый рот хрипящей старухи. Он разжал пальцы, выпуская ее горло, и Роза закашлялась, извиваясь на запятнанной кровью постели.
Павел медленно слез с дивана и бесшумно шагнул к двери. Выглянул, чувствуя, как где-то внутри паника начинает неумолимо расправлять
Павел попятился обратно, и в эту секунду за спиной скрипнула дверца шкафа.
– Киф… киф, – едва ворочая языком, прошамкала Роза. Она села, ощупывая края раны, из которой продолжала сочиться кровь.
Павел обернулся.
Из шкафа, тяжело и натужно кряхтя, вывалилась… еще одна женщина. Толстая, в замызганной ночнушке, с паклями свалявшихся волос – точная копия той, что ковыляла по коридору с палкой. В отличие от своего двойника вылезшая из шкафа сжимала в руке громадный молоток. С ее слюнявого рта, обезображенного заячьей губой, тянулись нити мутной слюны.
– Мур-мур, – пробасила она, надвигаясь на Павла словно цунами.
Из коридора в комнату заглянула толстуха. В ее холодных, маленьких глазках мерцало тупое любопытство.
– Мяу, – хрипло сказала она и выставила вперед черенок от лопаты словно копье.
Павел метнулся к истекающей кровью Розе, приставив к ее горлу скальпель.
– Мур-мур, – ухмыльнулась вторая женщина, помахивая в воздухе молотком.
– Только двинься, блядина! – завопил Павел, переводя лихорадочный взгляд с одной на другую. – Я вскрою ей глотку!!
– Ма, на тебе кровь, – сказала женщина, втискивая свое громадное тело в комнату. Она медленно шаркала вперед, продолжая держать перед собой палку. Совершенно некстати Павел обратил внимание, что на ней один тапочек, вторая нога, толстая и распухшая, словно колонна, была босой.
– Убейте его. Загрызите, – прохрипела Роза, с клацаньем вставив в рот искусственную челюсть.
– Мур, – хмыкнула толстуха, вылезшая из шкафа, и вдруг резко взмахнула рукой. Тяжелый молоток, мелькнув в воздухе, ударил Павла точно в лоб кованым бойком.
Короткая, отсвечивающая серебром вспышка, и он провалился в зыбкую ночь.
– …давай еще стежок… давай, говорю. Ой! Полегче! Я же тебе не носок дырявый!..
Голос Розы царапал слух, он медленно плавал над мужчиной, словно ядовитое облако. Превозмогая боль, Павел с усилием раздвинул веки. И тут же сомкнул их вновь, ослепленный жгучим светом ламп.
– …черт, больно… – выругалась Роза.
– Я стараюсь, ма, – послышался грубый женский голос. – Теперь остался только узелочек… Ну вот и все.
«Кто-то из этих грязных жирных сук», – злобно подумал Павел. Он снова открыл глаза, на этот раз резь в зрачках была не такой мучительной. Разбухший лоб полыхал и стрелял хлесткой болью, словно туда загнали раскаленный штырь. Он попытался сесть и был несказанно удивлен, ощутив, что не может даже шевельнуться. Скосив взгляд, ему удалось разглядеть
собственное тело, неестественно вытянутое и бледное. Оно было распластано на секционном столе, руки и ноги раздвинуты в стороны и крепко, до ломоты в суставах, стянуты ремнями из грубой кожи.«Я голый», – вспыхнуло в мозгу, и волоски на загривке Павла встали дыбом. Что с ним будут делать?! Кромсать на куски?! Поливать кипящим маслом?!!
Он повернул голову и увидел Розу. С озабоченным видом старуха ощупывала стежки на полуовальном разрезе, который успел прочертить на ее лице скальпель Павла.
Теперь длинная рельефно-изогнутая рана, тянущаяся от левой брови до правой скулы, была аккуратно зашита. Несмотря на ужас и абсурдность происходящего, Павел подумал, что в таком виде Роза как никто лучше претендует на главную роль в фильме о Франкенштейне.
На старухе были рваные джинсовые шорты, которые она напялила поверх сетчатых чулок, и застиранная майка «Ганз’н’Роузез». Из уголка рта свисала тлеющая сигарета. Чопорная дама с изысканными манерами, которую Павел встретил пару часов у подъезда, превратилась в хиппующую старую шлюху с косяком травы в искусственных зубах.
Рядом с Розой с ноги на ногу переминались те самые толстухи в засаленных ночнушках. Одинаковые пухлые лица с тусклыми животными взглядами, носы картошкой, заячьи губы, с которых безостановочно капала слюна, однозначно указывали, что перед ним близнецы.
«Близнецы-дауны», – поправил Павел себя. Впрочем, ситуация от этого легче не становилась.
– Насколько дерьмово я выгляжу, дочки? Говорите смело, мои киски, – сказала Роза, выпуская дым. – Я готова к любой правде.
– Не хуже, чем обычно, ма, – сказала одна из толстух, с хлюпаньем подхватывая языком нить слюны.
– Не хуже и не лучше, – подхватила вторая. – Ты выглядишь так, будто кто-то хотел отрезать тебе лицо.
– Дуры, – заключила Роза, сплюнув. – Могли бы и комплимент матери сделать.
– Ты клевая, ма, – глупо улыбаясь, промычала первая.
– Вы чуть не опоздали, – строго сказала старуха. – Какого черта вы так долго возились? Еще полминуты, и ваша ма осталась бы без рожи.
– Я уснула, ма, – призналась первая, шмыгнув носом. – В шкафу так тепло… Мне снились кролики.
– Отлично, – поморщилась Роза. – Я надеюсь, что кролики в твоем сне играли на фортепиано, а не занимались тем, о чем в приличном обществе не принято говорить… А ты, Глаша? Тебе кто снился? Ежики?
Толстуха потупила взгляд.
– Я запуталась, – выдавила она, почесав под мышкой. – Я думала, что «кис-кис» значит «сиди тихо».
Роза стряхнула пепел прямо на стол, на котором лежал Павел.
– Идиотки. Защитницы, едрить вас в задницу. Всего два сигнала, которые я вам вдалбливаю уже целый год. «Кис-кис» – мама в беде. «Брысь!» – сиди тихо. Неужели трудно запомнить?
– Нет, ма, – одновременно пробасили близнецы.
– Эй, – тихо позвал Павел, и все трое обернулись.
– Проснулся? – возбужденно хихикнула Роза. – Это хорошо. У Даши хорошо поставлен удар. Я уж думала, она твою башку расколет, как тыкву. Мои кошечки сильные. Скажи спасибо мне, иначе они тебя бы растерзали. Решила пожалеть тебя в последний момент…