Татьянин день. Иван Шувалов

Усердие моё, любовь и преданность к вашему императорскому величеству пребудут в моём сердце до конца моей жизни».

И несказанно обрадовался, когда вскоре получил из Москвы милостивый ответ:

«Иван Иванович! Поздравление ваше по случаю моего коронования я приемлю с благоговением, так как всегда с благодарностью вспоминать буду попечение ваше обо мне, во время моего младенчества; не сомневаюсь притом и в продолжении вашего ко мне усердия, коего цену я знаю, и в доказательство того ознаменовал я признательность к вам в день моей коронации. Пребываю впрочем вам доброжелательный Павел».

Недуг, тогда некстати его посетивший и не давший возможности принять участие в торжествах, однако, счастливо миновал. И не так чтобы часто, но позволяет появиться при дворе. Хотя, правду сказать, с каждым разом, ещё при матушке государыне Екатерине Алексеевне ловил себя на той мысли, что акты сии давно уже превратились для него в обязанности, лишённые прежнего смысла. Да и в самом деле, можно ли дважды ступать в одну и ту же воду?

Более всего теперь выдвигалась на первый план забота о том, что следовало бы успеть сделать для тех детищ, коим при жизни успел не только заложить твёрдую основу, но и придать последующий размах. Университет, слава Богу, оказался в надёжных руках. Академии художеств завещал библиотеку и все картины с прочими художествами, что собрал за много лет в иноземных странах.

А ведь так привык, чтобы полотна каждый день — пред глазами. Да вот третьего дня встал, ещё не скинув своего шёлкового шлафрока палевых тонов и в белом спальном колпаке, прошёл в гостиную и остановился у камина.

Да, всё там оказалось на месте, — по-прежнему радовали глаз две нимфы из белого мрамора, когда-то купленные в Италии.

Меж тем ночью привиделось во сне, будто лишился сей красоты, куда-то задевались эти скульптуры.

С чего бы такой сон? Вспомнил: был случай, когда мог их лишиться, и не во сне, а наяву.

Когда-то в одной из своих деревень подошёл он утром к окну и залюбовался прекрасным видом, открывавшимся пред ним. Вдали — лес и речка, а ближе к околице — луг.

Поинтересовался у управляющего, велик ли сей сенокос. «Точно не ведаю, — ответил управляющий, — но, полагаю, одной стороною доходит до тех вон кустов. Впрочем, то владения графа Кирилла Григорьевича Разумовского».

Время шло, но картина, что открывалась из окна, не выходила из головы. И тогда решился послать своего человека к Разумовскому с предложением, не уступит ли он тот лужок и какую назначит цену.

«Скажите Ивану Ивановичу, — ответил граф, — что я имения моего не продаю, ни целиком, ни по частям. Но если он даст мне те две статуэтки, что у него на камине, то я с ним охотно поменяюсь».

Луг в самом деле был хорош и радовал глаз. Но можно ли было из-за него лишиться той красоты, что излучали две великолепные нимфы, украшавшие и камин, и весь интерьер гостиной?

Иван Иванович посетовал: не удалось получить того, что его приманило. Но ведь сам не захотел расставаться с тем, что было в его глазах вечным.

Выходит, искусство и есть самое ценное из всего, что есть на земле, и ничто иное не может с ним сравниться? Да, если рассматривать искусство как вершину творческих устремлений человека. И потому, восторгаясь картиною или скульптурой, люди восторгаются не холстом и красками или глиною и мрамором в отдельности, а именно тем, что из этих самых примитивных и неодухотворённых материалов творит человеческий разум и человеческое чувство. И в этом смысле конечно же нельзя измерить одной и той же ценою пространство земли, засеянное травою, как бы ни было приятно глазу, и то, что было создано талантом живого существа.

Однако так ли уж и бездуховен для владельца поместья тот радующий взор, заросший травою кусок земли, если и его, честно говоря, сотворил труд людей? Разве не людское усердие обиходило и тот луг, и тот лес? Да и не только обиходило, но и заставило приносить, скажем, экономическую пользу, что является не в меньшей степени, чем искусство, целью жизни.

Вспомнился недавний случай, когда решился продать одну из собственных деревень. Позарез оказалась нужной приличная сумма, а наличности — ни копейки. Правда, разговоры с покупателем только начались, но о них тем не менее прослышали мужики. И — в ноги с челобитной: «Иван Иванович, да кто ж другой будет лучше тебя? Ты вон какой уже год не берёшь с нас никакого оброку. А тот, кому нас уступишь, вдруг окажется с каменным сердцем да пустит нас по миру...» Нет, не сладилось дело после такого разговора, — не продал деревню.

А на какие цели, между прочим, потребовалась тогда искомая сумма? Может, на какую-нибудь картину, что присмотрел на торгах? Кажется, так и было: приглянулось одно любопытное полотно. Вот так и столкнулись — искусство и жизнь людская... И выходит, искусство отступило...

Сей день он тоже встал чуть свет и, ещё не переодеваясь к завтраку, прошёл в галерею, стены которой были сплошь из живописных полотен.

Нет, на этот раз ничего ему не пригрезилось во сне, а просто решил, как говорится, на свежую голову определить, в каком порядке следует начать передачу картин в Академию художеств. Много лет картины радовали лишь его взор, но отныне они должны будут служить тем, кто сам способен производить и умножать красоту мира.

Слух уловил в конце зала шаркающую походку.

— И ты встал чуть свет, старина? — обратился Шувалов к рослому, одетому в ливрею слуге, почтительно распахнувшему створки дверей.

— Да я, как бы это сказать, ваше высокопревосходительство, с сей залы каждое утро начинаю свой день.

— Что так? — На лице Ивана Ивановича появилось недоумённое выражение. Но тотчас он хлопнул себя по лбу и рассмеялся: — Так ты, оказывается, приходишь в сей зал на свидание с самим же собою!

— Угадали, Иван Иванович. Я-то, старый дурень, полагал, что никогда не догадаетесь, что кажинный день на картину свою любуюсь. И вспоминаю, каким был тогда молодым и сильным.

Взяв под руку слугу, Иван Иванович подвёл его к полотну, что висело в простенке между двумя венецианскими окнами На полотне том была изображена карета, почти сорвавшаяся в горную пропасть, и высокий и сильный гайдук, который подставил своё плечо под экипаж, спасая его от неминуемой гибели.

— Кажинный раз, подходя к сему полотну, я вспоминаю всё, что случилось тогда с нами в Италии. И верите, Иван Иванович, до сих пор чувствую страх за вашу жизнь. И молю Господа за то, что спас вас тогда.

— Да, Господу было угодно, чтобы мы не погибли, — произнёс Шувалов. — Но ведь то ты, друг мой верный, спас тогда мою жизнь! Страх, говоришь, чувствуешь, когда останавливаешься возле сей картины? А в тот день, когда лошади понесли в горах и карета одним колесом зависла над стремниною, страха у тебя нисколечко не оказалось. И если бы не ты, вряд ли я был бы живым. Так что и я, всякий раз проходя мимо сего полотна, останавливаюсь и вспоминаю тот день. И — произношу слова благодарности тебе, моему верному слуге.