Татьянин день

– Нет. Обыкновенно. Разве что с вами встретилась.

– Разве это обыкновенно? – возмутилась Дунаева. – Мы столько лет не виделись.

– Да, ты права, Дуня. Необычно. И массажист со мной как-то странно сегодня разговаривал, – спохватилась Борковская, прокручивая в памяти прошедший день. – Я когда уходила, он меня крепко за руки держал и так смотрел в глаза…

– А ты с ним спала уже? – Баля старалась завуалировать сарказм по поводу сексуальной раскрепощённой подруги.

– Нет.

– Так вот, он и ждет своего счастливого часа!

– Нет, Баля, это что-то другое… будто отпускать не хотел. Хотя… наверное я уже додумываю. А вчера сон видела… такой странный: будто я стою посреди церкви в шикарном свадебном платье, вокруг ни души, только иконы смотрят на меня молчаливо… и слышно потрескивание свечей…

– Сон о том, что не сбылось, Танька! Надо было тебе вовремя замуж выскочить.

– Говорят это плохо, когда себя видишь во сне в свадебном платье, – со знанием дела добавила Дуня. – Это к болезни. Страшно было?

– В смысле?

– Ну, во сне, когда ты в церкви стояла, страшно было?

– Нет. Спокойно было. И красиво.

Я снова улыбалась, глядя на Борковскую. Распутнице снится сон о том, что она невеста в церкви! «Невеста Господа, судя по всему, раз уж жениха рядом не оказалось», – отшутилась я мысленно. Татьяны повернули ко мне головы, и я отвела глаза, покраснев, как помидор, и почувствовав себя виноватой. Наверное, подобный юмор не уместен в сложившейся ситуации, но ведь я должна как-то реагировать на все, что произносится в моем присутствии.

– А я вчера во сне видела ангела… старый такой с бородой, – произнесла Карасева, продолжая тему сновидений.

– С бородой? Так может, это Дед Мороз был? – весело прозвенела Борковская, не сдерживая громкого смеха.

– Нет. У него были крылья. И одежда белая.

– Ну вот, крылатый Дед Мороз в ночной рубашке.

– Прилетел к тебе специально из Лапландии, – внесла свою лепту юмора Баля.

Карасик с обидой смотрела на хохочущих подруг, которые жадно смаковали подробности ее сна и в своих фантазиях рисовали портрет крылатого Дедушки Мороза, по совместительству подрабатывающего ангелом.

– С вами нельзя говорить о серьезном!

– Можно, Карасик, если только без бороды! – давясь смешками, сказала Баля.

– Чего?

– Если бы ангел прилетел без бороды – можно было бы и серьезно поговорить.

Я пыталась вспомнить, что снилось мне накануне. Какой-то бред без четкого сюжета, как обычно. Набор дурацких картинок – калейдоскоп бессвязных сюжетиков… Что-то про детство… И вращающаяся каруселька… та самая – скрипучая! Но вот только в своем сне я кружилась на ней одна. Совершенно одна. Под ярким солнцем… радостная… растопырив руки в стороны. А потом я долго стучалась в огромную деревянную дверь. Настойчиво. Было тихо. И рука болела, потому что я устала барабанить. А потом… что-то еще… леденцы… ярмарка… ерунда!

– Я шучу, Карасик, не обижайся, – Баля выдернула меня из воспоминаний о моем предыдущем сне. – Просто я завидую, потому что мне сны не снятся! – подавленным голосом добавила она.

Борковская вяло покачала головой, после чего тихо произнесла:

– Так не бывает. Всем снятся сны. Ты, наверное, просто их не помнишь.

– Может, и не помню. Выходит, ни одного сна в своей жизни я не помню.

Я попыталась представить: как это не видеть сновидений? Каждую ночь проваливаться в черную бездну, а утром возвращаться, как ни в чем не бывало. Если ни разу не видеть сон, тогда переживать особо не о чем – ведь потери нет! Я вспоминала студенческие годы, в которых снам было посвящено много лекций. Наша преподавательница утверждала, что абсолютно все видят сны, даже слепые от рождения люди, незрячие воспринимают звуковые и осязательные ощущения. Человек лишается возможности встречи со сновидениями временно – после стресса, когда нервные клетки получают встряску. А вот лентяи и любители поспать купаются в веренице ярких и красочных картинок – вспомнила я, глядя на Борковскую, будучи уверенной, что этой даме удается проститься с явью абсолютно спокойно и беспрепятственно.

Если быть честной, я бы рада не видеть снов. Мои ночи длинны и беспокойны, видения отрывисты, коротки и бессвязны. Мои сны – жестокое и загадочное отображение действительности, в них я часто блуждаю то по пустынному городу, то по густому зловещему лесу, стараясь найти выход. Повторяющиеся ночные скитания в лабиринте сознания, в которых я страдаю, мучаюсь, отчаиваюсь… В свое время я прочитала огромное количество литературы о том, как регулировать сны, управлять ими, но на практике я проваливалась раз за разом и, устав бороться, оставила бредовую идею заключить перемирие с сонным царством.

Дуня была так тронута проблемой обделенной сновидениями одноклассницы, что смахнув слезу, покатившуюся по щеке, схватила Балю за руку и окрепшим голосом диктора новостей деловито заметила:

– Ну, и, слава богу, что не видишь сны! А то наснится всякой дребени, и не знаешь, потом куда бежать! Я вот когда-то в юности где-то прочитала: если тебе снится, что полощешь белье, то это к слухам о смерти. Не знаю почему, но так боялась увидеть во сне полоскание белья! Всю жизнь боялась. И ведь о смерти слышала! Каждый день ведь убивают!.. А все равно боялась.

– Это фобия, – Борковская в очередной раз удивила присутствием в своем лексиконе замысловатых словечек. – Кто-то боится замкнутых пространств, а кто-то полощущегося белья… У каждого свои страхи.

– А еще… я кипятка боюсь, – прошептала Дуня, воровато озираясь по сторонам. – Страсть как боюсь кипятка. Я даже чай горячий не пью.

– Вот бы сейчас чаю горячего, – оживилась Баля, выпрямив спину и смотря в сторону стойки бара, видимо ожидая увидеть там официантку.

– Кофе экспрессо! – выкрикнула громко Борковская в пустоту зала и весело рассмеялась, ее шутку оценили и остальные Тани. Их смех звенел чисто, как перезвон колокольчиков в красивой симфонии. Они переглядывались и смеялись еще сильнее. Я не могла выдавить даже улыбку.

– Или кок… кок…, – пыталась извлечь звук Дунаева.

– Чего? – вытирая слезы, переспросила Баль, она успокоилась на мгновение и снова захохотала. Ее смех был более низкий в отличие от остальных участниц ансамбля хохотушек, но открытый и заводной. Таня запрокидывала голову назад, после чего наклонялась к столику и хлопала по нему ладонью – этим она очень веселила своих подруг.

– Название… какль… тейлк, – заикалась Дуня.

– Коктейль что ли? – почти успокоившись, спросила Борковская.

Дуня резко перестала смеяться и, опустив взгляд, произнесла еле слышно:

– Ну, да. Молочный. За одиннадцать копеек.

Тани озадаченно переглянулись, после чего судорожно завертели головами по сторонам, будто в кафе была выставка коктейлей.

– Где ты такие цены надыбала? – удивленно спросила Борковская.

– В кафетерии, который был рядом со школой, – растерянно призналась Дунаева.

«Стеклянное заведение, в котором так приятно было тратить копейки!», – вспомнила я. «Стекляшка» – именно так называли между собой местные жители эту точку общепита. Мы так любили в нем бывать! Помимо одиннадцатикопеечного кисловатого с пышной пенкой коктейля там продавали мороженное с тертым орехом или тертым шоколадом. Его подавала толстая продавщица в синем фартуке, она громко ставила алюминиевые креманки на стойку (наверное, поэтому эти посудины были на болтающихся ножках и всегда скособочены), ее заплывшие лицо всегда выражало недовольство, словно кормить людей сладкими вкусностями было для нее страшным наказанием.