Таврический сад

Поскольку я ненавидела детский сад, он отвечал мне примерно тем же. Самым страшным было то, что из-за стола нельзя было выходить, пока все не съешь. Наверное, это было правильно в Ленинграде, где всего несколько лет назад миллион людей умерли от голода. Но эти высокие мотивы не для шестилетнего ребенка. Есть я не хотела ничего и изобрела довольно неприятный способ выйти из-за стола – я складывала еду в карманы моего фланелевого платьица и все это тащила домой, пытаясь выкинуть по дороге, как можно незаметнее. Мама, конечно, все замечала, но ничего мне не говорила. Зато заведующая детским садом, папина знакомая, благодаря которой мы получили место, была об этом проинформирована нянечками и воспитателями.

В один зимний день у нас в квартире раздался звонок. Вызывали папу.

– Вы знаете, Исаак Соломонович, что ваша дочь ничего не ест?!

– Правда? – удивился папа, который кроме своих подопытных крыс и лягушек почти ничего не замечал, так как дописывал кандидатскую диссертацию по физиологии.

– Это она у вас ничего не ест, а у меня будет, – заявил папа и строго на меня посмотрел. Я сразу решила заплакать, но вспомнила, что это не поможет. Папу детские и женские слезы ничуть не трогали, а только раздражали. Я затаилась, обдумывая свою нелегкую жизнь.

Через несколько дней я обнаружила на папином письменном столе интересную книгу. На ней были изображены три богатыря, зорко смотрящие в даль из-под руки. Я попыталась книгу открыть, но она не поддавалась. Мои усилия были замечены, и книгу отняли. Глубоко обиженная, я удалилась в узкий коридор, ведущий к туалету, где я прогуливалась с моей мышкой на колесиках и отдыхала от надоевшей родни.

На следующее утро папа объявил, что сам поведет меня в детский сад. Меня нарядили в чистое платьице и привязали большой голубой бант. Праздничная экипировка, подготовка к встрече двух важных персон.

Заведующая, дама неопределенного возраста, одетая в пиджак и прямую юбку, согласно дресс-коду официальных особ, встретила нас сияющей улыбкой, и папа вручил ей ту самую книгу, с которой мне не дали ознакомиться. Тогда я поняла, что это вовсе не книга, а шоколадные конфеты ассорти, которые я всегда очень любила.

«Заведующей везет», – подумала я и приготовилась к расправе.

– Исаак Соломонович, не знаю, что делать с Норой, она какая-то замкнутая и ничего не ест, – опять завела начальница.

– Что сегодня на завтрак? – спросил папа.

– Молочный суп с макаронами, – ответила подоспевшая воспитательница.

– Принесите, сейчас мы ее накормим, – уверенно заявил папа и строго на меня посмотрел.

Принесли суп, от него шел отвратительный запах кипяченого молока, которого я и по сей день не выношу.

Папа взял тарелку с ложкой в одну руку, меня в другую и сказал:

– Открой рот и ешь суп!

Одну ложку в меня влили, и тут меня вырвало на папу, на заведующую, на всю эту несчастную жизнь, где взрослые издеваются над маленькими детьми, не дают им жить своей жизнью, есть, что они хотят и не вставать в шесть утра в ледяном городе, пропитанном слезами.

Так что ностальгия по СССР с его сталинскими методами воспитания, которая сейчас входит в моду, меня совсем не вдохновляет.

А своих детей я воспитала в либеральном духе, о чем ничуть не жалею.

11.04.2019

Берлин

Детский сад в Пушкине

Пушкин, или Царское село. Кто же не знает этого магического словосочетания. Конечно! Там Пушкин в Лицее учился и стихи сочинял. «Отечество нам Царское село!» Его еще Жуковский хвалил.

Еще там есть какой-то дворец. Что же еще? Ну, какие-то колхозные поля, куда студентов и всяких там ученых на работу высылали, картошку-капусту растить и убирать. Это чтобы гиподинамии не было. А то сидят целыми днями, это ведь вредно. Пусть потаскают ящики с картошкой или мерзлой капустой – здоровее будут. Правда, один кандидат наук очень старался и перестарался. Поднял пару ящиков. Такой радикулит нажил, разогнуться не мог. Сделали операцию – так вообще в инвалидную коляску пересел. С работы, конечно, выгнали, это вам не какая-то Германия, где с инвалидами возятся, помощь оказывают. А там копеечная пенсия – и никому ты не нужен. Рухнула жизнь молодого перспективного архитектора, жена-красавица куда-то исчезла. Только мама осталась плакать и с голоду не дать умереть. Оказал помощь родному сельскому хозяйству. Но хоть жив пока. А вот одна сотрудница патентного отдела на овощной базе овощи гнилые перебирала и желтуху подхватила. Через неделю умерла. Хоронили всем отделом. Тридцать восемь лет, старая дева. Видно, не жилец была. Вот вам и отечество Царское село.

А у меня, между прочим, там папа работал – физиологию в Сельскохозяйственном институте преподавал. Хорошо, хоть туда взяли, а то с такими именами-отчествами, что произнести неудобно – Исаак Соломонович – куда возьмут? Поменял бы хоть, что ли, как люди делали, на что-нибудь нормальное – Игорь Александрович, например. Так нет же, сионист какой – ничего менять не хотел. А в директорах-то в Пушкине тоже такой был, но поменял на благозвучные, и фамилию тоже – по жене вместо Лифшица Линов стал. И пробился, но к своим симпатии имел и папу на работу взял, доцентом. Тем самым процесс воспитания малолетней дочери затруднился. Далеко этот Пушкин от улицы Войнова. Но в Пушкине детский сад был в старинном особняке, чуть ли не в замке средневековом. И также там холодно было. Не зря эти несчастные князья да герцоги от чахотки как мухи дохли. Попробуйте залу стометровую печками протопить. Короче, отдали меня в этот детский сад. На круглосуточное, чтобы самостоятельность воспитывать «силу духа и силу воли». Днем еще ничего было, а вот ночью, когда почти всех детей забирали домой, эта зала пустая, где пятьдесят кроваток стоит, темно, холодно и хочется в туалет, но страшно идти одной в темноте по пустому длинному коридору, где только в конце тусклая лампочка под потолком. Приехала мама посмотреть, как я там – видит, дело плохо. Ребенок хиреет, плачет, просится домой. Что делать? Папа-доцент хочет силу воли воспитывать, а воспитуемый не дается. Сняли мама с бабушкой угол у старушки неподалеку от детского сада и меня по секрету от папы на ночь забирали по очереди, а в семь утра возвращали и ехали в город на работу. Конечно, папа об этом узнал, настучали добрые люди. Разразился скандал, и царскосельский сюжет на этом завершился. Если не считать колхозных полей и овощебазы. Но там хоть без ночевки было.

Обвинили в срыве проекта, конечно, бабушку Марию Владимировну Виноград, рыжеволосую зеленоглазую красавицу, всю блокаду проработавшую медсестрой в больнице и за три месяца до конца блокады вывезенную по Дороге Жизни в ближнюю эвакуацию в последней стадии дистрофии. Очень ее папа не любил, смеялся вечно над ней, называя ее «все ужасно и опасно», потому что она была против закалки и воспитания силы воли такими зверсковатыми способами. Потом родители, конечно, развелись, и эта бабушка растила меня на жареной на сливочном масле картошке, сырничках с изюмом и грибном супе, в узкой комнатке в коммуналке. Она спала на железной кровати с шишечками и для мягкости подложенной старой шубе из куницы. А я на разложенной на ночь раскладушке. Зато какие сказки она мне рассказывала на ночь! В жизнь мою совершенно не вмешивалась, уроки не проверяла и не спрашивала, где была и что делала. Это и было воспитание «силы духа и силы воли».

16.01.2020

Берлин

Парашют

Мой день рождения 25 мая. Погода в Питере в этот день обычно солнечная, дует свежий ветерок. По Неве идет ладожский лед. Мне исполняется семь лет. Тогда это было воскресенье. Мы с папой едем в Парк культуры и отдыха им. С.М. Кирова – так это называлось тогда, длинно и с претензией. В парке зеленеет молодая листва, широкие чистые дорожки приводят к городку аттракционов. Посреди него гордо возвышается парашютная вышка. Сейчас ее уже нет. Из моды вышла, а может, решили, что опасно, и запретили. Хотя все эти американские горки головокружительные кажутся намного опаснее. Тогда их, конечно, не было, и народ, желая получить порцию адреналина, прыгал с парашютом. Конечно, это был не настоящий парашют, а его имитация. То есть парашют висел над вышкой на стропилах. Прыгуна пристегивали к нему ремешками, и он прыгал вниз с высоты примерно двадцать пять метров, сначала просто падая, а потом стропы натягивались – и он плавно опускался на землю.

Папа был очень дисциплинированный, и пока другие отлеживались в постели, он уже бодро шагал по утренней улице, держа меня за руку. При этом папа не переставал меня воспитывать. Воспитание заключалось в том, что он до боли сжимал мою маленькую руку, а я должна была улыбаться и говорить, что не больно. Это он у меня стрессоустойчивость воспитывал, что было в постсталинские времена совсем не лишним. Зато потом всю жизнь замечали, что у меня крепкое мужское рукопожатие.

Когда мы подошли к вышке, народу было мало. Тогда был один выходной, усталые горожане еще отлеживались в постели и видели сладкие утренние сны. Мы же были готовы к смелым и необычным поступкам. Это было в духе моего папы – врача и физиолога, молодого кандидата наук. Он, как всегда, строго на меня посмотрел и спросил: