Тая

– А зачем ему это все?

– Как зачем?

– Зачем человеку деньги, если он их потратить не сможет? Зачем человеку Феррари, если в России не построили дорог, по которым на нем можно проехать? Зачем отапливать двадцать комнат, если тебе в трех комфортно и хорошо?

– Ну, во-первых у нас нет Феррари, а если папе нравятся точные немецкие машины, что из того?

– Прикинь, Москвичка, и мне нравятся, и если бы были у меня лишние деньги, я бы только на таких и ездил. Но твой папа покупает их по другой причине, а именно потому, что если приедет он в министерство на «копейке», никто не будет его уважать.

– Мой папа не работает в министерстве.

– Да какая разница, и в банк никто на отечественных автомобилях не ездит. А все потому, что не умеет твой папа ничего, кроме как взятки брать или давать. Если он покупает уважение за деньги, значит уважать его больше не за что.

– Да почему, черт возьми?

– Как почему? Надо мне платить за дорогую тачку, если я изобрел средство от облысения?

– Это уже совсем абстракция. Причем здесь тачка и причем здесь средство от облысения?

– За средство от облысения я получу Нобелевскую премию, а в дорогую тачку я любую девчонку затащу.

– Так уж и любую.

– Уверяю тебя. Я видел, что делают с людьми дорогие автомобили, и убеждать тебя в этом не стану. Ты это и сама знаешь, и если бы не знала, историю про скалолазание не рассказала бы. А вот папа твой таких историй не слушает, и окружают его люди, которые только и умеют, что работать языком. Но это про дорогой автомобиль, а вот про средство от облысения слушай дальше. Если я, предположим, такое средство изобрел, мне и деньги ни к чему. А зачем мне деньги, если меня и так все лысые уважать станут.

– Думаешь, кто-то вспоминает об Иванове, когда закапывает «капли Иванова» или про Сидорова, когда мажет «мазь Сидорова»?

– Нет, Москвичка, я никогда не вспоминал Полинга, хотя и витаминов таких не пил, но даже если бы и пил, не вспомнил. А уважение, оно делится на две части: тот, кого уважают и те, кого уважают. И если я придумаю такое средство, от которого волосы на голове будут так же расти как под мышками, значит, буду я себя уважать за то, что людям помог. Люди меня за то, что я им помог, а не за то, что сумел обойти, обокрасть и в грязь втоптать.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, только то, что когда твой папа останавливается на светофоре и смотрит из дорогой машины, как я улицу перехожу, я его не уважаю, я ему завидую. Завидую, потому что он со своими одноклеточными понятиями заставил меня на себя работать, а я поленился или не смог и не переступил через западло. Только он этого не знает, потому что его при этом гордость переполняет, и думает он, будто отразился во мне и внутри меня живет.

– Но ты-то такой правильный, такой золотой, какого же черта ты завидуешь?

– А я и не завидую, это я так, для примера.

– Кэп, боже мой, что ты можешь об этом знать, что ты вообще можешь знать?

– Я и не говорю, что знаю, – сказал Кэп, – просто, Москвичка, если бы мне предложили поменяться жизнями, знаешь, так – баш на баш. Взять, и жизнь другого человека прожить. Я бы твоим папой ни за что не захотел стать.

– А кем бы захотел?

– Есть один человек, сер Гарри Синклер, но ты его, наверняка, не знаешь.

– Сука ты, Кэп.

– Я знаю.

– Скажи, Кэп, а что, по-твоему любовь? Тоже боязнь умереть?

– Нет, Москвичка, любовь любви рознь.

– Я про настоящую.

– Настоящая любовь или как говорят: «любов» – это и есть сама смерть.

– Как это?

– Понимаешь, Москвичка. «Любов», это когда человек сразу умирает. То есть так…. Перестает существовать и растворяется в другом человеке, бескорыстно, без надежд и без остатка. Начинает жить в другом существе, жить его мыслями, его желаниями, его страхами, победами и неудачами.

– Это любовь одного человека?

– Разумеется.

– А если люди любят друг друга.

– Москвичка, любовь никогда не бывает взаимной. То есть теоретически она может быть ответной, но если человек любит, ему глубоко наплевать, любят ли его, потому что его самого уже нет и он весь в этом человеке от начала и до конца.

– Ладно, Кэп. Пока ты все на половые инстинкты не перевел, что там про марсиан?

– Каких марсиан?

– Ну, ты начал с того, верит ли Доктор в инопланетян?

– Доктор, а ты веришь?

– Верю, верю, – буркнул Доктор.

– Тогда это они, во всем виноваты.

– Почему же сразу инопланетяне? – спросила Вероника.

– Да потому, что больше некому. Ведь если бы это были человеческие проделки, прослеживалась бы хоть какая-то логика. Можно было предположить, что человек смерти боится и очень хочет отразиться в нас. Запугать до полусмерти, а потом выйти и сказать: «Здравствуйте, меня зовут Сидоров».

– Почему Сидоров?

– А как еще такого мудака могут звать, только Сидоров.

– Тебя что, в детстве Сидоров обидел?

– Это к делу не относится. А относится только чужая заинтересованность. Например, материальная выгода. Как твой Зураб. Или предположим, что на этой реке есть никому неизвестная кимберлитовая трубка, с огромными запасами алмазов или золотая жила, а может залежи редкоземельного металла. И те, кто в тайне добывают этот металл, совсем не хотят, чтобы об этом узнали.

– Не проще ли утопить команду и не заворачивать с тушенкой.

– Проще, – согласился Кэп, – поэтому я это предположение отверг. Но инопланетяне…. Во-первых, они могут быть роботами, во-вторых, могут оказаться на более высокой ступени развития, а это значит, что уже получили в свое распоряжение бессмертие и наша логика, логика смертных им нипочем.

– Хочешь сказать, что бессмертная тварь наблюдает за нашей реакцией и получает удовольствие от того, что видит?

– А что ей еще делать? Москвичка, неужели ты никогда не издевалась над муравьем? Тебе интересно, что будет, если на него направить собранный увеличительным стеклом свет. У него задница дымится, он орет, думает, за что же это ему такое? А ты наблюдаешь. Попиваешь пивко, сигареткой дымишь и единственное, что чувствуешь, это скуку.

– А есть у тебя хоть какие-то доказательства.