ТАЙЦЗИЦЮАНЬ:Классические тексты Принципы Мастерство

Самое понятие Великого Предела устанавливает, что природа и ценность вещей выявляется в пределе их существования, в их соотнесенности со своей инаковостью и что реально не столько бытие, сколько событие, со-бытие вещей, которое в своем пределе равнозначно всеобщей со-бытийности. Китайская мысль исходит из реальности не идей, сущностей, субстанции или формы, но становления, перемены, в свете которой все настолько же различно, насколько и едино. Поэтому и сознание в Китае всегда воспринималось именно как со-знание, отношение и даже, в своем пределе, всеобщая соотнесенность всех вещей. Оттого же сознание в китайской традиции мыслится как реальность не содержательная, а функциональная и, следовательно, как своего рода чистая эффективность, в конечном счете – бесконечная действенность, присутствующая в конечном действии.

Сознание удостоверяет себя в собственной предельности и опознает себя в своем самоотсутствии. Предел же такого действенного сознания есть бессознательность (ср. изречение Ницше: «великое деяние бессознательно»). Здесь мы в очередной раз наталкиваемся на даосскую тему пользы пустоты.Об этой истине хорошо написал в своей книге о боевых искусствах Сунь Лутан:

«В применении искусства Дао-сердце проникается пустотно-неосязаемым. Тут всего достигаешь без усилий, все постигаешь без умствований, непроизвольно вмещаешь в себя Срединный путь и ко времени выказываешь его. В кулачном искусстве отсутствует кулачное искусство. В воле отсутствует воля. Когда в воле нет воли, тогда в нас есть подлинная воля. Когда в сознании нет сознания себя, тогда сознание пусто. Когда в теле нет собственного тела, тогда тело пусто. Древние говорили: то, что пусто, а на самом деле не пусто, и то, что не пусто, а на самом деле пусто, – вот подлинная пустота. Хотя это пустотно, оно полностью наполнено, полностью действительно…»

Итак, сознание не равно себе. Его главное свойство, по китайским представлениям,- способность отсутствовать в себе. И поэтому быть отношением, смычкой, вездесущим мостом. Действительное сознание не может выразить себя как отдельная сущность. Оно есть сама метаморфоза, устремленность вовне себя и, следовательно, сама действенность – неизменно конкретная, пребывающая в потоке времени и даже, как мы увидим ниже, совпадающая с чистой временностью.

Это сознание нельзя свести к общим определениям; оно дается только в частностях, единичных «случаях», конкретности опыта и поэтому с неизбежностью преломляется в вездесущий декорум, орнамент бытия. Правдивое высказывание об этой бездне разнообразия бытия может быть только ино-сказательным: всегда иным и всегда одним. В сознании, как ни странно, нечего сознавать. В нем можно только быть.

Теперь нетрудно понять, почему китайцы обозначали сознание словом «сердце». Обращение к «сердцу» указывает на присутствие в сознании чувственного модуса и жизненного динамизма, раскрывающегося в реальном времени, в самой временности. Перевернув эту истину, мы приходим к тому, что жизнь для китайцев изначально заключает в себе сознание, и притом сознание, наделенное нравственным содержанием. Как телесный орган, сердце находится вне рефлексии, но, как двигатель телесного существования, оно воплощает действенность одухотворенной жизни. Одухотворенным же и действенным сердечное сознание делает его пустотность. И чем более пуст дух, тем он бодрее и деятельнее. Предел превращений – «пустотное движение», которое короче самой короткой длительности, вечно отсутствует в мире, но, воплощая бесконечно малую дистанцию, изначальную «трещину» бытия, делает возможным, как бы предвосхищает в себе сознание и мир вещей.

Великий Предел и есть непостижимо малый, неуловимо быстрый круговорот «небесного сердца», «движение вспять в промежутке срединности» (формула Чжан Саньфэна), в которых виртуальное и реальное сливаются в безбрежном мареве,круговороте «переменчивой иллюзии». Постижение этой истины, как мы уже знаем, дает стратегическое преимущество в любом противостоянии. Мудрость китайского стратега (который всегда оказывается также и мудрецом, и правителем) – это возвращение к истоку сознания, где созерцание и действие сходятся в чистой действенности.

Китайцы уподобляли сознание-сердце чистому зеркалу, способному вмещать в себе вещи, оставаясь свободным от них, не отягощаясь ими. Его главные свойства – покой и даруемая покоем безупречная восприимчивость. Такая восприимчивость, как знал, например, А. Бергсон, позволяет увидеть все вещи как бы отраженными в зеркале, ставшими тенью самих себя. Очень важное правило тайцзицюань, которое трудно понять европейцам, состоит в том, что мастер ничего не предпринимает сам, но, «оставив себя», «следует силе обстоятельств» и благодаря этому «перенимает силу» (цзе ли)у противника.

Вот гениальная стратегия, которая позволяет одержать победу в любой ситуации. Речь идет не о пассивном «ожидании», как иногда можно прочесть в работах даже компетентных западных китаеведов, а о «предвосхищении» грядущего, активном бдении духа, которое позволяет, согласно завету Сунь-цзы, «выйти позже, а достигнуть места назначения раньше» противника. Поистине, покой одолеет любое движение (слова Лао-цзы) потому, что он быстреедвижения. В пространстве чувствительной «уступчивости» физическая сила как раз и может преобразиться в духовную силу – цзинь.Точно так же покой, дошедший до предела, переходит в движение, причем движение безукоризненно уместное вследствие его абсолютной неизбежности.

Этот деятельный модус сердечного сознания китайцы называли «волей» (и).Традиционно волю определяли в Китае как «движение сердца» и в этом качестве, надо признать, не всегда четко отделяли от сердца как такового, а равным образом, отметим сразу же, от умственной деятельности, помышления. Подобно, например, понятию ци,категория «воли» в тайцзицюань в самом общем виде соотносится с высшим всеединством пустоты, или, по-другому, «самопотерей», чистой «таковостью» бытия; в этом качестве она запредельна субъективному сознанию. В песенных наставлениях Уданшаньского тайцзицюань встречаются, например, такие суждения:

«Как катится-вертится ци, взглядом не уследить, В конце концов возвращается к воле в покое. Одна воля претерпевает бесчисленные превращения, Нам нельзя знать сокровенное в сокровенном…» ¹.

Действие воли непроизвольно-покойно, как самое течение жизни. Если сердце пребывает в покое самоотсутствия и никак не выдает себя, то «воля» являет собой, скорее, начало дорефлективного бодрствования, еще не имеющего предметного содержания. Она есть акт чистого сознания как сознавания своего предела. Ее можно опознать, и ею можно оперировать.

В культурной практике она соответствует тому, что во многих религиях называют «смертной памятью»: врожденному человеку знанию присутствия бесконечности именно в своей конечности. Поэтому пребывание в месте погребения, «жизнь среди смерти» есть первое условие духовного просветления и начало всякой культурной традиции.

Итак, речь идет не об интеллекте и силе умозрения, каковые почти не принимались в расчет китайской мыслью. Китайская «воля» есть

Лю Шицзюнь. Удан сюаньгун тайцзицюань, с. 32-33.

выражение первозданной чистоты сознания беспредметного в своей полной открытости, предвосхищающего все явления, не отделившегося от внутреннего динамизма жизни. Его содержание составляет не что иное, как «изначальное ци»– субстрат всякой жизни. Его главный атрибут – невозмутимый покой. В этом китайском понятии удивительным на взгляд европейца образом сходятся жизненный инстинкт и просветленность духа, детское простодушие и строгая нравственность. Простейшие образы действия воли – наша речь или письмо, ритуальный жест, вообще всякое глубоко осознанное действие.Воля приводит в движение внутреннюю силу, когда сознание освобождается от всех понятий, чувств, образов. Эта воля, как можно видеть, не имеет ничего общего с субъективным воображением или фантазией.