Тайфун

О чем разговаривали летчики, ему не было слышно. Да это для него и не столь важно. Важно, что они уже малость поддали. Значит, есть у них водочка, и вечером под ушицу они хлебнут покрепче. И сон их будет безмятежнее.

Эдик потрогал на поясе небольшой тесак в ножнах, приобретенный ещё после отсидки на Колыме за ограбление таксиста. Глупый ещё был, за мелочевкой гонялся... Благо, президент после своего избрания амнистию объявил... Теперь с кучей долларов очень обидно будет попасться... Нет, надо продумать каждый свой шаг, каждое свое движение. "Терпение, мой друг. Терпение", - как говаривал киногерой. И он, Фонарев Павел, по кличке Эдик, будет терпеть столько, сколько потребуется, дождется, когда эти служивые дьяволы насытятся ушицей, напьются и отдадутся во власть Морфея. А он, Эдик, поможет им уснуть вечным сном.

7

Генерал откупорил вторую бутылку и наполнил складные стаканчики, которые возил с собой вот для таких случаев - и места занимают мало и годятся, хоть для водки, хоть для чая.

– За что теперь выпьем?
– Обвел взглядом своих коллег.
– За удачную рыбалку мы пили, за безаварийность полетов пили. Теперь я предлагаю выпить за первую жену.

– За первую я не согласен!
– Категорично запротестовал Аркадий Борисович.
– Лучше за вторую, которой пока у меня нет, но надеюсь будет.

"Захмелел следователь, - отметил Родионов.
– А глаза генерала, поблескивая в свете аккумуляторного фонаря, были абсолютно трезвы, хотя они вдвоем с Аркадием Борисовичем опорожнили бутылку "Смирновской". Тренированный", - усмехнулся про себя. Несмотря на то, что отношения между ними вроде наладились - генерал первый пошел на сближение, даже извинения попросил и в знак примирения вот сюда на рыбалку вытянул, обида в глубине души Владимира Васильевича до сих пор не утихла. Разумом вроде бы и оправдывал его - должность обязывает быть строгим, - а сердце не отходило, при одном упоминании о прошлом начинало саднить. Вот и теперь - "За первую жену". Несомненно, это шпилька в его адрес. Он и раньше осуждал решительный шаг Родионова: "Зря ты Ольгу выпроводил. Она тебя любит. Сама вернулась и пять цистерн топлива притаранила..."

– Если за первую, то только за вашу, - поддержал Аркадия Борисовича Родионов.

– А я и за вашу, - ухмыляясь, стоял на своем генерал.
– Первая жена, к вашему сведению, это не твоя Ольга, не твоя Нонна, - повернулся он к следователю.
– Первая жена - это служба. Профессия, то есть работа. И если вы любите свою первую жену, дела у вас идут неплохо, и вторая будет любить.
– Генерал обвел спутников насмешливым взглядом, довольный произведенным эффектом.
– Так за первую жену.
– Поднял стакан и одним глотком опорожнил его.

Родионов и на этот раз лишь пригубил - сегодня водка почему-то не шла, обжигала внутри, словно бензином, потому он воздерживался. Генерал заметив недопитую рюмку, съехидничал:

– Выходит, ты ни за первую, ни за вторую не хочешь пить. Разлюбил бесповоротно?

– Профессию свою, дело не разлюбил, - возразил Владимир Васильевич. В противном случае давно бы подал бы рапорт. Что же касается остального длинный разговор. И я вам уже объяснял: можно все простить, кроме предательства.

– Но Филатова ты же простил!

– Филатов - другое дело. Летчик он - Божьей милостью, и организатор хороший. Человек только дрянной. Теперь это узнал весь личный состав... Трудно ему будет у нас восстановить свой авторитет. Сумеет - значит, осознал ошибки, исправился. Не сумеет - на то воля Божья, - развел руками Родионов.

– Психолог, - снова усмехнулся генерал.
– Философ. Ну, ну, воспитывай. А мы ещё махнем по единой.
– И наполнил стаканы.

– Я уже того, - громко икнул Аркадий Борисович.
– Наверное, хватит. А то зорьку просплю. Завтра мы столько надергаем...
– Но все-таки выпил, сунул в рот кусочек сыра и на четвереньках отправился к своему надувному матрасу.
– Адью, спокойной ночи. И пусть вам молодые, красивые бабы приснятся. Только не вздумайте на них жениться - все они шлюхи, вампиры... Вампиры, мать их... Суки, па-пад-лы, - и отключился, захрапел.

Дмитрюков выпил ещё рюмку и тоже улегся на своем надувном матрасе. Родионов сложил остаток пищи в целлофановые пакеты, закрыл пробкой остаток "Смирновской" и выключил фонарь.

Спать ему совсем не хотелось - будто вместо водки напился женьшеневой настойки, и он лежал с открытыми глазами, думая над словами генерала, напомнившего об Ольге, и о пьяном резюме Аркадия Борисовича. Вот и рассуди, кто из них прав. Генерал, слышал Владимир Васильевич, женился в тридцать пять на студентке мединститута моложе его аж на десять лет, хотя сам, кроме роста, ничем выдающимся не отличается, а живут душа в душу. Следователю, похоже, не повезло: из его реплик можно судить, что не жена у него, а мегера. А он-то настоящий психолог - вон как быстро в ситуации с убийством разобрался и вычислил преступника. Не то, что полковник Вихлянцев... А в личной жизни непростительный прокол допустил, теперь мается... Почему не расходится? Дочь жалко?.. Вероятно... А прав ли он, Родионов, что не простил Ольгу? Ведь любил же её, и теперь сердце по ней болит - лучше, красивее и добрее, он не встречал. Так в чем же дело? Может, снова разыскать её и попросить вернуться?.. И что это будет за жизнь? Между ним и Ольгой будет всегда стоять маленький, косоглазый япошка, который у Владимира Васильевича, вызывал почему-то чувство гадливости... Нет, такой семьи он не хочет... Разорванное без узла не свяжешь...

"Но Филатова ты же простил!" - вспомнился укор генерала. Да, Дмитрюков оказался более строгим к предателю: когда Филатов попросился в другую часть, он предложил ему должность рядового летчика. "Но это же понижение на две ступени?" - ошарашенно промямлил майор. "Верно", - подтвердил свое решение генерал. "Но за что?" - ещё больше удивился Филатов. "За предательство, - ответил генерал.
– Ты в трудную минуту бросил командира. Считай в бою. А знаешь, чего заслуживал такой летчик на войне?"...

Этот разговор передал Родионову сам Филатов. Он никак не мог согласиться с мнением генерала и уверял, что никакого компромата на командира Вихлянцеву не давал. Наоборот, де, защищал его, а что жена сболтнула лишнее, тоже, мол, не по злобе, а по женской глупости. И просил прощения, чуть ли не на колени становился. Очень не хотелось Филатову уходить с понижением. И трудно сказать, что его больше волновало, потеря авторитета или денег. Хотя в другой части не знали бы о его подлости, легче было бы людям смотреть в глаза. А здесь мало найдется таких, кто станет относиться к нему по прежнему. Может, презрение подчиненных, постоянное чувство вины заставит его изменить свое отношение к людям...

Раздумья Родионова прервал чуть слышный шорох за стеной палатки, будто кто-то шел осторожно, крадучись. Владимир Васильевич затаил дыхание, прислушался. Ночь была такая тихая, что храп Дмитрюкова и Врабия, казалось, распугал на острове всех насекомых. И кроме сопенья и рычания соседей, будто состязавшихся друг с другом в громкости, никаких звуков. "Померещилось, - решил Родионов.
– Пора спать".

Но только он закрыл глаза, как снова зашуршал песок. Тяжелые осторожные шаги никак нельзя было спутать с храпом. Владимир Васильевич приподнял голову. Ночь была такая темная, что увидеть сквозь ткань палатки тень остановившегося рядом человека не представлялось возможным. И все-таки он чувствовал всем своим телом, осязал присутствие постороннего. В какой-то миг даже показалось, что увидел его тень.

Человек постоял, подошел к клапану, закрывающему вход в палатку. Зашуршал по ним рукой, ища, видимо, завязки. Не нашел, поскольку их снаружи и не было - палатка закрывалась изнутри. Снова постоял, не иначе, прислушивался. Дмитрюков продолжал храпеть, выводя замысловатые рулады, а Врабий вдруг затих, похоже, тоже услышал шорох и затаился.

Внезапно ткань затрещала, негромко, как под рукой опытного портного, умело орудующего острым ножом. Родионову вспомнился "шутник", обрывавший в пьяном виде лески и похитивший два рюкзака. И этот незваный гость лез в палатку явно не с благими намерениями.