Тайфуны с ласковыми именами

– Если только я не обманулась, вы меня до такой степени растрогали своими фальшивыми брильянтами, что…

– Приберегите ваши благодарности до лучших времен, – останавливаю я ее. – До того дня, кода я положу перед вами настоящие.

Тут я изображаю на своем лице внутреннюю борьбу и сомнение, словно в эту минуту меня захлестнуло чувство горечи.

– Нет, боюсь, я никогда не предложу настоящие. Зачем они вам? Чтобы вы тут же отнесли их Тео Граберу?

– О Пьер! Не надо бередить мне душу. Вы ужасный человек. Вы искуситель.

– Значит, идея оставить Грабера с носом вам уже приходила?

– Сколько раз! Но это очень рискованно. Ювелиры, они, знаете, как масонская ложа. Зачем мне брильянты, если я не смогу их продать? А если и продам, где гарантия, что Грабер тут же не пронюхает и не начнет меня преследовать?

– Пустяки, – успокаиваю я ее. – Всякое дело надо делать с умом. И потом, всему свое время. Постарайтесь сперва раздобыть брильянты, а тогда будете думать о продаже.

– А каким способом вы раздобыли эти, фальшивые? – неожиданно спохватывается она.

Вопрос, которого я ждал давно, и потому отвечаю спокойно:

– Удивительно глупая история… Как-нибудь я вам ее расскажу.

– Так-то вы отвечаете на мою откровенность?

– Ужасно глупая история, уверяю вас. Кое-что в ней следовало бы уточнить. И я не могу вам ее рассказать, пока не проверю две-три вещи.

– Вы мне не доверяете, Пьер?

– Прежде чем вам доверить что-то, надо сперва самому удостовериться… Разве не достаточно, что я доверился вам и показал эти камни, пусть фальшивые? И как это ни смешно, я нашел их в глубине сада, в каменной вазе.

– В каменной вазе? – задумчиво повторяет Розмари.

Она мучительно что-то соображает, потом лицо ее внезапно светлеет.

– Тогда все ясно. Некто Икс послал Горанофу письмо с угрозой: если тот к такому-то часу не положит камни в такое-то место – имелась в виду, конечно, каменная ваза, – то будет убит. Старик, чтобы выиграть время, оставил в вазе дубликаты. Икс сразу обнаружил обман и осуществил свою угрозу.

– А может, и настоящие камни унес?

– Не мог он их унести. Если бы ему удалось их нащупать, зачем бы он стал убивать Горанофа? Старик не рискнул бы жаловаться на то, что у него украли ранее украденное им самим. А потом, не надо забывать и другое…

– Что именно? – спрашиваю я, поскольку она замолкает.

– А то, что все продолжают вертеться на этом пятачке: Пенеф, Флора, тот, из торга, не считая Виолеты, которая, может быть, не так наивна, как кажется. Если бы брильянты исчезли, можете быть уверены, всех как ветром сдуло бы. Они все знают. Одна я ничего не знаю.

– Только без причитаний, – останавливаю я ее. – Иначе и в самом деле вынудите меня разыскать их, эти брильянты.

– Я не такая нахалка, чтобы требовать этого от вас. Единственное, на что я смею рассчитывать, так это на дружескую помощь.

– В смысле?

– Флоре вы явно приглянулись, грубо говоря.

– И вы меня толкаете в объятия Флоры?

– Я этого не сказала. И полагаюсь на ваш вкус. Но было бы неплохо, если бы вы уделили ей немного внимания, пофлиртовали с ней, чтобы у нее развязался язык. Крупные женщины очень чувствительны к комплиментам, поскольку получают их редко, и размякнуть такой недолго…

– Надейтесь.

– Во всяком случае, вы могли бы вызвать ее на разговор. Порой одно-единственное слово открывает очень многое. Я так беспомощна и стольких вещей не знаю, хотя Грабер твердит, что я запросто могу заменить Второе отделение и Скотланд-ярд, вместе взятые…

– ЦРУ и ФБР, – поправляю ее. – Выражайтесь более современным языком.

– Флора с Пенефом, наверное, что-то замышляют, а что именно – я понятия не имею. Может быть, собираются как-то отвлечь Виолету и обшарить виллу или еще что-нибудь в этом роде.

– Но ведь вы уже подружились с Виолетой, что вам стоит их опередить?

– Вы так считаете? Она и в самом деле кажется мне беспомощной и наивной, но как раз такие обычно бывают чересчур мнительными и недоверчивыми – им все кажется, что они могут стать легкой добычей злоумышленников. Нет, с этими беспомощными и наивными держи ухо востро…

– Особенно когда их хотят лишить обременительного наследства.

– У нее пожизненная рента и два дома. Так что не оплакивайте ее раньше времени. Сжальтесь лучше надо мной.

– А если у меня начнется флирт с нашей роскошной Флорой, вас это не будет раздражать?

– Я стисну зубы и постараюсь сохранять спокойствие.

– И в этом будет ваша ошибка. Напротив, вы должны злиться, только смотрите не перестарайтесь.

– Это нетрудно, – заверяет она. – У меня, кажется, уже начинается приступ ревности. Вопреки тому, что я полагаюсь на ваш вкус.

Если поздним вечером – для Берна девять часов уже поздний вечер – вы бродите по переулкам близ главной улицы в надежде найти открытое кафе, то неизбежно наткнетесь на «Мокамбо» – ночное заведение города, который славится тем, что с наступлением ночи в нем вся жизнь замирает.

Неудивительно, что и мы наткнулись на «Мокамбо». После очередной встречи у нас дома. И после очередной партии в бридж. И после того, как Розмари заявила Ральфу, что нечестно с его стороны так ограбить всех троих.

– Я охотно вернул бы вам ваши деньги, только боюсь вас обидеть, – отвечает американец. – Но если вы не возражаете, мы можем пропить их вместе…

Я лично считаю, что, раз так уж необходимо пить, мы могли бы заняться этим дома. Однако Розмари бросает на меня многозначительный взгляд, и я храню молчание. Мы погружаемся в огромный смарагдово-зеленый «бьюик» Бэнтона и катим в «Мокамбо».

Наше первоначальное намерение довольно скромно: посидеть в уютном баре с окнами, открытыми на улицу. Но ядовитое замечание хитрющей Розмари о том, что Ральф, как истинный банкир, дрожит над каждой монеткой, делает свое дело, и мы спускаемся на несколько ступенек ниже и попадаем в кабаре.

В кабаре достаточно свободно, и можно выбрать удобный столик поближе к дансингу, и достаточно людно, чтобы не испытывать гнетущего чувства, будто мы самые испорченные люди в этом порядочном городе. Кельнер в черном смокинге церемонным жестом откупоривает бутылку шампанского, потому что дамы ничего, кроме шампанского, пить не желают – им не терпится вытрясти из американца как можно больше денег. Ради истины следовало бы уточнить, что их попытки омрачить настроение Бэнтона оказываются тщетными: кривая настроения американца, по существу, всегда остается прямой, иными словами, он относится к тому типу людей, которые живут без иллюзий, зато не знают и разочарований.