Таймлесс. Изумрудная книга

— Поклянитесь, — потребовала я, а чтобы они поняли, насколько серьёзно наше положение, я добавила:

— Поклянитесь собственной жизнью!

Только бабушка Мэдди подпрыгнула и восторженно приложила руку к сердцу. Остальные всё ещё с сомнением глядели на меня.

— Может, выберем не жизнь, а что-нибудь другое? — пробормотала Лесли. — Мне кажется, левой руки будет вполне достаточно.

Я отрицательно покачала головой.

— Поклянитесь!

— Клянусь жизнью! — радостно закричала бабушка Мэдди.

— Клянусь, — растерянно пробормотали себе под нос остальные. Ник начал нервно хихикать, потому что бабушка Мэдди для пущей торжественности принялась напевать мелодию национального гимна.

Мистер Бернхард бросил на меня ещё один вопросительный взгляд, и я кивнула в ответ. С лёгким потрескиванием крышка поддалась.

Пальцы мистера Бернхарда осторожно снимали один за другим ветхие лоскутки бархата, и когда, наконец, перед зрителями предстал предмет, который был в них завёрнут, все встретили его потрясёнными «Ох!» и «Ах!». Только Химериус закричал:

— Старый пройдоха!

— Это то, что я думаю? — спросила бабушка Мэдди через несколько секунд гробового молчания. Они не сводила круглых глаз с содержимого сундука.

— Да, — сказала я, и устало убрала волосы с лица. — Это хронограф.

Ник и бабушка Мэдди были страшно разочарованы, мистер Бернхард не проронил ни звука, а Лесли не могла сдвинуться с места. Но её мама успела уже два раза позвонить ей на мобильный, чтобы узнать:

а) не напали ли на неё по дороге домой,

б) не лежит ли она расчленённая где-нибудь в Гайд-парке.

Поэтому Лесли ничего не оставалось, как отправиться домой.

Но перед этим я должна была поклясться, что буду в точности придерживаться нашего Генерального плана.

— Жизнью поклянись! — требовала она, и я согласилась. Но, в отличие от бабушки Мэдди, от национального гимна я предпочла воздержаться.

Наконец-то в моей комнате воцарилась тишина. Через пару часов ко мне заглянула мама, а после этого тихо стало во всём нашем огромном доме.

Я боролась с желанием испробовать хронограф этой же ночью. Для Лукаса не будет никакой разницы, прыгну я в назначенный нами 1956 год сегодня или уже завтра, а, может, и вообще через четыре недели. А вот для меня так, ради смены обстановки, ночь, проведённая в тишине и спокойствии, может сотворить настоящее чудо.

Но с другой стороны, завтра я должна была отправиться на этот бал и снова предстать перед графом Сен-Жерменом, а я всё ещё не имела ни малейшего понятия о его замыслах.

Обернув хронограф в свой банный халат, я осторожно прокралась с ним на первый этаж.

— Зачем ты таскаешь эту штуку по всему дому? — спросил Химериус. — Прыгни себе из собственной комнаты и дело с концом.

— Да, но мы ведь не знаем, кто спал в этой комнате в 1956 году. И тогда мне придётся ещё пробираться через весь дом и бояться, что меня снова примут за грабительницу… Нет, я прыгну прямо в потайном переходе, тогда меня точно никто не заметит. Лукас будет ждать меня перед портретом пра-пра-пра-прадедушки Хью.

— Каждый раз количество пра-пра-приставок меняется, — заметил Химериус. — На вашем месте я просто называл бы его «наш жирный предок».

Я постаралась не заметить его последних слов и сосредоточилась на том, чтобы тихо перескочить через скрипучие ступеньки. Через несколько минут я абсолютно бесшумно открыла ход за картиной. Вечером мистер Бернхард смазал старый механизм машинным маслом. Кроме того, он сделал засов на двери, ведущей в ванную и на лестницу. Сначала я сомневалась, нужно ли их запирать. Ведь если мне придётся вернуться за пределами тайного хода, я сама для себя отрежу путь обратно к хронографу.

— Ну, пожелай мне ни пуха, ни пера, чтобы всё сработало, как надо, — сказала я Химериусу, опустившись, наконец, на колени, просунув указательный палец в отверстие под рубином и крепко вдавив его в иглу (кстати говоря, к боли привыкнуть невозможно, каждый раз я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, так мне было больно).

— Перьями я вполне доволен, а вот пуха и у меня нет, чего и тебе не желаю, — сказал Химериус, затем он пропал, а вместе с ним и хронограф.

Я глубоко вздохнула, но затхлый воздух в маленьком проходе не очень-то помогал бороться с головокружением. Немного пошатываясь, я выпрямилась, покрепче стиснула в руке фонарик Ника и отворила дверь на лестницу. Когда я отодвинула картину, дверь выла и поскрипывала как в классическом фильме ужасов.

— Вот и ты, наконец, — прошептал Лукас, который ждал меня с другой стороны картины, тоже вооружившись карманным фонариком. — Я уже на миг подумал, было, что это какое-нибудь привидение, ровно в полночь…

— В пижаме с кроликом Питером?

— Я тут немного выпил… после того раза… но я так рад, что оказался прав, что в сундуке именно то, о чём мы думали.

— Да. И, к счастью, хронограф до сих пор работает. У меня ровно час, как мы и договаривались.

— Тогда пошли скорей отсюда, пока он снова не раскричался и не перебудил весь дом.

— Кто? — встревожено зашептала я.

— Ну, маленький Гарри! У него там зубы режутся или ещё что-то вроде того. Но орёт он почище любой сирены.

— Дядя Гарри?

— Ариста говорит, надо давать ему покричать в воспитательных целях, иначе он вырастет тюфяком. Но это не способна выдержать ни одна живая душа. Иногда я пробираюсь к нему тайком. Одним тюфяком больше, одним меньше, какая, в сущности, разница. Когда я начинаю напевать ему о лисице, которая украла утёнка, он замолкает.

— Бедный дядя Гарри. Я бы сказала, классический случай подавления в раннем детстве, — не удивительно, что сегодня он так обожает охоту, может пристрелить любую дикую зверюшку: утку, оленя, кабана, но с особенным наслаждением охотится на лис. Дядя Гарри возглавляет общество по возобновлению массовой охоты на лис в Глосестершире. — Может, выберешь какую-нибудь другую песню? И купи ему плюшевого лисёнка.

Мы незамеченными пробрались в библиотеку. Лукас закрыл за нами дверь, повернул в замке ключ и облегчённо вздохнул:

— Так, этот этап позади.

В комнате до моего времени почти ничего не изменилось, только два кресла у камина были обтянуты другой тканью — шотландская клетка в зелёных и голубых тонах, а в моём времени на креслах красовались кремового цвета розы, сами кресла, сколько я себя помню, были сочно-зелёными. На столике между ними стоял чайник с печуркой, две чашки и… я закрыла глаза и открыла их снова — нет, моё зрение меня не подвело! Там была тарелка с бутербродами! Никакого тебе сухого печенья или приторных пирожных! Настоящие питательные бутерброды! Не понимаю, как он догадался. Лукас плюхнулся в кресло и указал мне на место напротив него.