Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)
Шрифт:
Хотя «Анонимное сказание» признает Святополка сыном Владимира, сам факт его рождения представлен как грех язычника. Обратим внимание на еще одну любопытную деталь: в тексте сообщалось, что «от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки — Борис и Глеб». Несмотря на то что произведение было посвящено именно прославлению последних, его «преамбула» акцентировала внимание на Святополке.
Если летописная статья 980 г. попала в летопись до церковного прославления Бориса и Глеба, у летописца вряд ли были основания для того, чтобы отрицать родственную связь по нисходящей линии между Владимиром и Святополком. «Анонимное сказание» было составлено уже после церковного прославления князей-мучеников по инициативе Ярославичей, что вызвало необходимость дистанцироваться от компрометирующего родства со Святополком, тем более что оно, как считают исследователи, «должно было способствовать
Если принять гипотезу о том:, что действия Владимира были продиктованы архаическим правом, действовавшим до Крещения Руси в конце X в., становится понятным негативное отношение к Святополку, сформировавшееся в древнерусской историографии под влиянием духовенства, которое открыло доступ к киевскому двору культурных традиций Византийской империи, хотя, быть может, влияние их на первых порах было не столь уж сильным, как это представляется тысячу лет спустя некоторым исследователям. Достаточно сказать, что наиболее отвечающий житийным канонам памятник, «Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», вовсе замалчивает этот инцидент.
Если древнерусская историография, ориентированная на морально-этические приоритеты, сформировала два образа Владимира — негативный образ язычника и позитивный образ христианина, то историография Нового времени нарисовала портрет князя-реформатора, выступившего инициатором религиозных, правовых и административных преобразований. Мы не будем касаться здесь всех аспектов его деятельности, отметив лишь те, которые имеют ключевое значение для решения интересующей нас проблемы.
1.2. Реформы Владимира. «Заговор обойденных» и его участники
Разумеется, среди преобразований Владимира Святославича прежде всего надо отметить принятие христианства в качестве государственной религии, имевшее колоссальное значение для формирования принципиально новой системы ценностей в древнерусском обществе. Данное явление было результатом тесного русско-византийского взаимодействия в IX и особенно в X в.; оно подвело итог длительному поиску религиозных и политических приоритетов, которым, по свидетельству ПВЛ, были озабочены сначала княгиня Ольга, а затем ее внук Владимир. «Пример княгини Ольги, ведшей переговоры о принятии христианства как с Константинополем, так и с Римом и обратившейся за присылкой католического духовенства к германскому королю Оттону I (936–973), показывает, что до Киева дотягивались руки как „первого“, так и „второго Рима“ (т. е. Константинополя. — Д.Б.)»{24}. Да и не только… Согласно ПВЛ, сделать Владимира Святославича последователем своей религии пытались иудеи и мусульмане.
Религиозные искания киевского князя являются свидетельством идейно-политического кризиса древнерусской государственности последней четверти X в. Его спровоцировали и балканские авантюры Святослава (которого летописец устами киевлян упрекает в том, что князь «искал» чужих земель, оставив свою){25}, и династический конфликт Святославичей. Путем раздела княжений в 970 г. Святослав, очевидно, пытался как-то стабилизировать ситуацию, однако в первой половине 980-х г. Владимиру пришлось вновь подчинять не только вятичей, на которых возложил дань Святослав, но и радимичей, плативших дань в начале X в. еще Олегу.
Первоначально Владимир пытался сплотить откалывающиеся племенные союзы на базе язычества. По словам летописца, он устроил в Киеве пантеон славянских божеств «и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь»{26}. Демонстративное возвеличивание главного Полянского божества Перуна над божествами других племен не способствовало консолидации племенных союзов вокруг киевского князя, а скорее воспринималось как тенденция к усилению киевской гегемонии, против которой восстали вятичи и радимичи. Необходим был более прочный фундамент объединения.
Как позволяют судить свидетельства средневековых источников и разыскания современных исследователей, с выбором новой религии Владимир Святославич определился уже в середине 980-х г., однако принятию христианства по византийскому обряду предшествовало обострение отношений между Киевом и Константинополем
в 987–988 гг.{27}, завершившееся захватом важнейшей греческой колонии в Крыму Херсонеса (в русских летописях — Корсунь). Одним из пунктов мирного договора, выдвинутых русской стороной, являлся брак Владимира с царевной Анной — сестрой императоров Василия II и Константина VIII, который по требованию греческой стороны мог быть заключен лишь после крещения. Это судьбоносное во всех смыслах решение способствовало коренной трансформации всех сторон жизни Древней Руси.Как сообщает ПВЛ под 988 г.: «Владимир же был просвещен сам, и сыновья его, и земля его. Было же у него 12 сыновей: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Святослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. И посадил Вышеслава в Новгороде, Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове, а Ярослава в Ростове, Когда же умер старший Вышеслав в Новгороде, посадил в нем Ярослава, а Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме, Святослава в Древлянской земле, Всеволода во Владимире (на Волыни. — Д.Б.), Мстислава в Тмуторокани»{28}.
Эта административная реформа, или «окняжение земель», способствовала территориальной консолидации Руси{29}, сосредоточив власть в руках потомков Святослава, хотя еще в начале 980-х г. Владимир следовал другой практике, рассаживая на княжение по городам варяжских «мужей», в которых, очевидно, надо видеть представителей скандинавской военной элиты, пришедшей с ним в Киев.
Вряд ли «окняжение земель» было единовременной акцией, относившейся к 988 г.: скорее всего, оно происходило постепенно, по мере того, как подрастали дети Владимира. Летописец полагает, что оно происходило в два этапа. Как позволяют судить данные, приведенные В. Н. Татищевым, последний раздел княжений, в ходе которого «столы» в Ростове и Муроме получили Борис и Глеб, относился к началу второго десятилетия XI в., так как послужившая его причиной смерть князя Вышеслава и замена его на новгородском «столе» Ярославом датируется в его «Российской истории» (содержащей целый ряд уникальных сведений) 1010 г. Проблема датировки осложняется тем, что летописи предоставляют мало информации о последних годах княжения Владимира. Тем не менее это не мешает исследователям утверждать, что именно последняя его реформа была призвана радикально изменить принцип наследования верховной власти в древнерусском государстве, ассоциировавшийся с княжеским «столом» в Киеве.
В. Н. Татищев (со ссылкой на Иоакимовскую летопись){30}, а затем академик С. М. Соловьев{31} высказали предположение о том, что Владимир Святославич рассчитывал передать власть своему старшему сыну от брака с царевной Анной (считавшейсято дочерью Петра, то византийского болгарского царя императора Романа II) Борису, в обход сыновей от других браков. Поскольку и в ПВЛ, и в «Анонимном сказании» Борис и Глеб называются сыновьями неизвестной «болгарыни», следует подчеркнуть, что эта гипотеза основывается на достаточно спорном факте, появлением которого мы обязаны, скорее всего, составителю «Тверского сборника», летописного памятника первой трети XVI в.: именно он первым назвал Бориса и Глеба сыновьями византийской царевны{32}. Достаточно позднее происхождение этого текста может объяснить нам причины подобного утверждения. «Тверской сборник» был составлен в период, когда в Московском государстве активно формировались «имперские представления», обусловленные установлением родственных связей московских князей с последней византийской династией Палеологов через брак Ивана III с Софьей (Зоей) Палеолог (1472), которые сформировали идеологические предпосылки к принятию царского титула Иваном IV (1547). Поэтому не исключено, что составитель «Тверского сборника» мог создать по заказу великокняжеского правительства своеобразный «исторический прецедент».
С. М. Соловьев отмечал: «Любопытно, что в летописи Иоакима матерью Бориса и Глеба названа Анна — царевна, причем Татищев соглашает свидетельство киевского летописца о болгарском происхождении матери Борисовой тем, что эта Анна могла быть двоюродного сестрою императоров Василия и Константина, тетка которых, дочь Романа, была в супружестве за царем болгарским. Если б так было, то для нас уяснилось бы предпочтение, которое оказывал Владимир Борису, как сыну царевны и рожденному в христианском супружестве, на которое он должен был смотреть как на единственно законное. Отсюда уяснилось бы и поведение Ярослава, который, считая себя при невзгоде Святополка старшим и видя предпочтение, которое оказывал отец Борису, не хотел быть посадником последнего в Новгороде и потому спешил объявить себя независимым»{33}.