Тайна гибели Есенина
Шрифт:
Теперь представьте себе вчерашнего авантюрного матроса-босяка и, по ироничной самооценке, «забулдыгу» – поэта вдвоем в «Англетере». Устинов вспоминает в сборнике «Памяти Есенина» (М., 1926): «Днем, передроковой ночью, Сергей, когда мы были вдвоем в его комнате, нежно опрашивал меня про мою жизнь, сидя уменя на коленях. Спросил об одной девушке, о Р. П. И когда я ему ответил, он долго плакал, склонившись ко мне на плечо…» (выделено нами. – В.К.). Как все это фальшиво-нарочито, плаксиво-сентиментально, как не вяжется с «хулиганом» Есениным. Даже нынешние недоброжелатели поэта (а таких немало) подметили «женский» стиль мемуаров (дальше мы раскроем имя воспоминательницы).
Устинов вылил ушаты помоев
Позволим себе отступление о пресловутом пьянстве Есенина, подаваемом чуть ли не в раблезианском духе. Бездомный поэт отдавал дань Бахусу, но, как правило, в компании с приятелями. Он чаще всего находился на виду, на него глазели, измеряя – каждый по-своему – количество выпитого им спиртного. Уверен, образ постоянного хмельного скандалиста навязан нашей прессой и его, любившими поживиться на чужой счет, мнимыми приятелями. Духовно же симпатичные Есенину люди, искренне почитавшие его, говорят о нем с большим тактом. Актриса Августа Миклашевская, которой посвящено стихотворение «Заметался пожар голубой…», в своих воспоминаниях почти не касается хмельной проблемы, потому что она при их встречах и не возникала, ибо в обществе сердечно расположенных к нему знакомых он сохранял душевное равновесие и в допинге не нуждался.
Многие литераторы-современники Есенина прикладывались к бутылке не реже, если не чаще. Так, из переписки благополучного Константина Федина известно: пил он мертвецки, но за домашними занавесками. Любил заложить за воротник ленинградский поэт Илья Садофьев. Этот список легко продолжить. Но в глазах читателей они выглядели скромными овечками, их образ лепился газетами и другими средствами информации. Не имея возможности дискредитировать творчество Есенина, пользовавшегося небывалой в начале XX века популярностью в народе, его хулители кинулись на него самого. Среди таких был и журналист Устинов.
Сегодня есть возможность набросать, так сказать, домашний портрет этого вездесущего журналиста. С фотографии на нас смотрит мордастый, крепкий мужчина, в сжатых губах ехидство. Ворот рубахи с небрежно висящим галстуком расстегнут.
Таким он представал в своеобразном светско-советском салоне Нины Михайловны Гариной, жены драматурга, в недалеком прошлом этакого «морского волка» Сергея Гарфильда (псевдоним Гарин). Из его биографии можно легко написать детектив. Но современные справочники по-прежнему берут верхний слой его жизни, не задевая глубоко потаенного.
Салон Гариных до революции дарили своим вниманием Иван Бунин, Борис Зайцев, Александр Куприн, Евгений Чириков и другие известные писатели, о которых тщеславная женщина потом с удовольствием вспоминала. Куприн полушутливо играл роль Ромео, забавлялись и прочие гости. Все это было бы мило, если бы за хозяином квартиры не вился след политического авантюриста. Может быть, не все мастера слова знали о подпольной жизни Гарфильда, но их очевидная снисходительность к нему весьма поучительна. Такая приязнь вполне в духе даже больших русских художников, прозевавших революцию и слишком поздно прозревших.
В различных изданиях Гарин-Гарфильд предстает социальным романтиком, обратившим свое перо на благо народа. Между тем он стереотипный политик-авантюрист, кочевавший по разным странам и городам России с целью устроить в мире революционный кавардак. Его постоянно тянуло исполнить заглавную роль в каком-нибудь опасном политическом представлении – так же как отца его, оперного артиста, выступить в заглавной роли на сцене. Социал-демократ с 1903 года, он часто менял партийные клички (Сергей, Гафель, Штурман и др.). Матросом он побывал во многих странах. В 1919 году его интернировали в Данию, в 1920-м – он главный комиссар морских сил Дальневосточной республики.
Такой взлет карьеры не игра судьбы, а плата за долголетнюю и усердную подпольную работу – о ней он сам не без хвастовства рассказал в собственноручно составленной анкете (1926).
Из нее мы узнаем о его активном участии в известных сормовских событиях 1902 года, описанных М. Горьким в романе «Мать». Гарин-Гарфильд, как и его приятель Георгий Устинов, так и просится в прототипы Павла Власова. Кстати, вместе с «Жоржем» (Устиновым) Сергей Александрович сотрудничал в «Нижегородском листке» – знали они друг друга прекрасно. В Нижнем Новгороде Гарин-Гарфильд познакомился с Я.М. Свердловым и другими «эксами», о чем он пишет как о незабываемых встречах. После ссылки в Архангельскую губернию он объявился во Владивостоке, где в 1906 году организовал нашумевшее покушение на генерала Селиванова и скрылся. Свои «подвиги» будущий драматург продолжил в Одессе. Если не ошибаемся, занимался он «мокрыми» делами вместе с Ильей Ионовым. Здесь в 1909 году его арестовали и посадили в тюрьму. Но вскоре он очутился на свободе. Затем был Кронштадт, где Гарин-Гарфильд в рядах большевиков готовил Октябрьский переворот. В 1917 году председательствовал в Гельсингфорсском рабочем совете (г. Хельсинки), позже опять превратился в крупного коммунистического «морского волка». Устав от революционных качек, осенью 1922 года обрел тихую пристань – где бы вы думали? – на посту заместителя ответственного редактора ленинградской «Красной газеты».Гарин-Гарфильд активно сотрудничал с Севзапкино, куда тянутся нити, о чем мы еще скажем, антиесенинского заговора (П.П. Петров и др.).
Устинов, приезжая в Ленинград в 1922—1925 годах, частенько захаживал к Гариным в гостиницу «Астория» (1-й Дом Советов). Чаровница, по старой моде, вела фотоальбом (1904—1935), вклеивала в него снимки знаменитостей с их лестными для нее автографами. Альбом хранится в Пушкинском Доме, в нем нет ни строчки Есенина. Но Устинов руку приложил, «…для нас суп Нины Михайловны, – писал он, – значительно полезнее, чем наши стихи, статьи и рассказы. 1.VIII.1922».
Рядом автограф стихотворца Василия Князева: «Тов. Гарину. Сережа, говорят, Ильич умер. Немедленно узнай по телефону и сообщи мне. …твой В. Князев». На следующей странице комплименты Гариной поэта Ильи Садофьева, заведующего редакцией вечерней «Красной газеты» Ионы Кугеля и других лиц, так или иначе причастных к «зачистке» следов злодеяния в «Англетере».
В газетных и журнальных публикациях достаточно проанализированы сфальсифицированные мемуары публициста Устинова и, хотим надеяться, убедительно доказано: в декабре 1925 года нога его не ступала в «Англетер». Чтобы не повторяться, резюмируем аргументы в пользу нашего вывода.
Первое: в контрольно-финансовых журналах (они составлялись дважды в году) постояльцев «Англетера» (1925—1926 гг.) фамилия Устинова, как и Есенина, отсутствует.
Второе: 130-й номер гостиницы, где якобы поселился журналист с женой, – особенный, смежный с 131-м, который в списках не значится, но фигурирует в инвентаризационной описи. В этой комнате и рядом с ней обычно прописывались «военнослужащие», то есть сдвоенный, можно думать, номер представлял собой штаб-квартиру ГПУ. В 130-м, гласит декабрьское примечание 1925 года к списку жильцов, был арестован ГПУ некий Евгений Васильевич Кушников. По-видимому, его «изъяли», дабы срочно «поселить» туда Устинова. Напомним, ранее в том же номере обитал автор лживой книги «На рассвете и на закате» Лев Рубинштейн.
Третье: странный есенинский «друг» – его никто из ленинградских литераторов (Эрлих не в счет) не видел 28 декабря в 5-м номере, во всяком случае из тех, кто написал об этом воспоминания (Ин. Оксенов, Н. Никитин и др.). Никто не заметил его и при прощании с телом поэта и Доме писателей, и на церемонии проводов гроба на железнодорожный вокзал.
Четвертое: воспоминания (газетный и книжный варианты) лжеопекуна Есенина о его пребывании в «Англетере» полны грубых противоречий и даже нелепостей. Ссылки Устинова на других так называемых гостей 5-го номера, например Сергея Семенова, не находят письменного подтверждения последних, в том числе и упомянутого писателя.